Шантаж
Шрифт:
— Она обожает жертвовать собой, — сказал Пьер, и был не так уж не прав. Тем не менее он поискал ее. Она читала на террасе полковнику, который иначе отказывался есть.
Прежде Пьер никогда не замечал, что его мать пользуется для чтения очками. Он их тихонько снял.
— Что ты делаешь? — спросила она. — Зачем?
Он взял ее за руку и заставил встать.
— Идем. Я приглашаю тебя в ресторан. Надень красивое платье, чтобы не позорить своего сына.
Но она и слышать об этом не хотела. И как обычно, когда их разговор выходил из избитых фраз, они стали ссориться, в то время, как, лишенный
Пьер сообщил о своем отъезде.
Собрав вещи в чемодан, который стал тяжелее от трех банок варенья, он крепко прижал к себе мать.
— Поцелуй отца перед отъездом, может статься, ты его больше не увидишь.
Он заворчал, сказав, что это еще не повод, но она тихо добавила:
— Он был добр к тебе, малыш, и добр ко мне.
Тогда он послушался. Притронулся губами к исхудавшей щеке, и тут возникла сиделка.
— Значит, мы уезжаем, не простившись? Господи, для чего мы только рожаем детей!
— Чисто случайно. В отношении меня могу заверить, это не было сделано нарочно.
Он схватил чемодан и скатился по лестнице, проклиная себя за то, что опять оставил мать в слезах. По дороге на вокзал он отправил ей три букета незабудок.
В конторе Эрбера Пьер узнал, что толстяк в Швейцарии, где проходит курс омоложения. Оттуда он вернется в конце месяца, потеряв несколько килограммов и с намерением побыстрее наверстать упущенное.
Издательство было погружено в полусон летних отпусков. Он вручил сто страничек перевода машинистке и забрал продолжение рукописи, доставлявшейся из Германии по кускам.
Девушка, которая принимала его, заметила, что он прекрасно выглядит, очень хорошо. И они пошли вместе пообедать. Это была очень милая девушка. Она знала решительно все о литературной жизни Парижа, о которой Пьер не имел ни малейшего представления, и жонглировала именами, которые он никогда бы не смог снабдить фамилиями. Пьер спрашивал, кто такой этот Жорж или Бернар, и она смеялась. Он что, с луны свалился? Зато, когда заговорили о кино, Пьер взял реванш. Он мог назвать имена японских операторов, турецких сценаристов, бразильских актеров второго плана, все фильмы Гриффита и боготворимого им Луиса Буньюэля. Лучшие часы в годы учебы он провел в синематике.
Она два или три раза сказала, что он рассуждает, как Филипп-Андре, он спросил, кто это такой? И узнал, что это весьма знающий парень, с которым она рассталась, так как поняла, что одной привязанности все же маловато.
Она была миленькая, с небольшим прямым носиком и очень длинными, как у матери, волосами. Он спросил, не арлезианка ли она. Нет, она была из Бретани. И пожелала заплатить свою часть по счету.
В тот день у него не было дел, а она вернулась к себе лишь в пять часов. Но никто этого не заметил, потому что издательство напоминало пустыню.
На другой день Пьер упрекнул ее — она оставила на его ночном столике свои сережки.
Жюли проявила догадливость, на которую даже Клер не рассчитывала. Подруги отправились в спальню, освещенную солнцем и хорошо освеженную кондиционером. Клер чихнула и на минуту пожалела о
Южный дом с плотными стенами и жалюзи на окнах напоминал им об их юности, времена, когда они проводили каникулы в старом и ветхом доме родителей Клер, с крыши которого во время августовских гроз сыпалась черепица и где не было ванных комнат.
Дом был продан, оливковые плантации тоже, продано и фиговое дерево, под пышными кронами которого можно было обедать вдесятером. Все великолепие кленовых лесов, весь комфорт дома в Коннектикуте, включая бассейн, не шли ни в какое сравнение с ушедшими в прошлое теми летними днями.
Может быть, потому, что Клер и Жюли отбросили в сторону привычные и удобные фразы, присущие обычно их разговорам, и снова были вместе, как во времена своих детских откровений, Клер внезапно вспомнила старый дом, в котором они когда-то говорили друг другу все.
Жюли была настолько резвой и живой, насколько задумчивой и молчаливой оставалась Клер. Первая всегда брала на себя принятие смелых решений и, будучи еще девчонкой, говорила, что станет авантюристкой. Однако она вместо этого стала женой вполне уравновешенного человека и матерью огромного семейства, поглощавшего все ее время. Тогда как Клер превратилась в деловую женщину, родившую вне брака ребенка, чей отец стал президентом Франции и которому грозил теперь скандал. Такова жизнь.
Приговор Жюли был прост и ясен. Клер сошла с ума. Первое: вся история с похищением гроша ломаного не стоит. Государственный деятель не рискнет похитить американского мальчика, пусть даже своего собственного сына. От такого скандала он никогда не оправится. Наверняка самым лучшим было не прятаться с Майком, а, наоборот, как можно чаще появляться с ним на людях. Два: Европа — конченый материк, пригодный разве что для туризма, конченый, как старый дом, оливки. Майк совершенно приспособлен к американской жизни. Вместо того, чтобы увозить его в Париж, почему бы Клер не перебраться со своей фирмой в США, похоронить прошлое, поискать себе достойного мужчину. В ее 38 лет самое время. Надо это сделать до того, как кожа с внутренней стороны бедер станет вялой и дряблой.
Пока Клер изучала внутреннюю сторону бедер — тут ей нечего было пока опасаться, — Жюли продолжала. Три: что бы Клер ни решила, она всегда может рассчитывать на Жюли, в том числе на то, чтобы разговаривать по-французски с Майком, дабы он не забывал свой родной язык.
Клер заговорила о матери, с которой не очень ладила — в конце каждого года та начинала жаловаться на то, что ее дочь не замужем, ты еще увидишь, дитя мое, как печальна одинокая старость, я с тех пор, как твой бедный отец меня покинул…
— Она глупа, — сказала Жюли. — Она всегда была глупой. Я думаю, что твой отец так рано умер, чтобы ему не надо было ее терпеть.
Да, она, конечно, глупа, но может ли Клер ее бросить? Звонить ей что из Парижа, что из Нью-Йорка — одно и то же, только стоит дороже. Если она уедет, у матери появится новое основание хныкать, возразила Жюли, отличавшаяся неизменным здравым смыслом.
Пришел Майк и сообщил, что намерен прыгнуть в воду с верхней площадки и просит мать пойти посмотреть.