Шантажистка
Шрифт:
— Плесни-ка мне бренди, — велел сэр Чарльз.
Женщина подошла к столу и, присев на дубовый стул напротив хозяина, какое-то время молча разглядывала лицо старика. Под морщинистой кожей уже отчетливо проступал череп: слишком часто он забывал о приготовленной для него еде, а ее напоминания вызывали лишь раздражение. Некогда эрудированный, остроумный и обаятельный, сэр Чарльз превратился в бестолкового и капризного брюзгу. Лиззи понимала, что осталось ему совсем недолго, однако ей отчаянно требовалось, чтобы работодатель продержался еще хотя бы несколько недель. А потом,
— Ну-ну, — произнесла женщина чуть ли не с материнской интонацией. — Сами же знаете, что алкоголь с лекарствами нельзя. Может, хотите какао?
— Не хочу! Давай-ка, записывай письмо.
Лиззи закрыла глаза и сосчитала про себя до пяти Старик, то ли не замечая, то ли игнорируя ее реакцию, принялся диктовать:
— Дорогая Маргарет. Во-первых, передай, пожалуйста, мои искренние пожелания скорейшего выздоровления Денису, который, как я знаю, недавно захворал.
Женщина открыла глаза и склонилась над столом. Сэр Чарльз уже не в первый раз мысленно возвращался в те дни, когда занимал пост министра. Два года назад у старика диагностировали болезнь Альцгеймера, что положило конец его сорокалетней политической карьере — по безжалостной иронии судьбы всего через месяц после проигрыша его партии на выборах 1997 года.
— Сэр Чарльз, я не ваш личный секретарь, — вздохнула Лиззи, решив не бесить хозяина напоминанием, что Маргарет Тэтчер выселили с Даунинг-стрит, 10 почти десятилетие назад.
— Пошевеливайся, женщина! — рявкнул старик.
Спорить с ним было бесполезно. Сменить направление его спутанных мыслей, как уже прекрасно уяснила сиделка, можно было лишь сменив тему.
— Какая миленькая шкатулка. Серебряная? — произнесла Лиззи, указывая на вещицу.
Сэр Чарльз уставился на сиделку, затем перевел взгляд на ларчик. Внезапно, вцепившись костлявой рукой в шкатулку, он поспешно спрятал ее в ящик стола и прошипел:
— Она бесценна, женщина!
Лиззи кивнула, и старик с грохотом задвинул ящик. Это как будто рассеяло его гнев, и он замолчал.
— Сэр Чарльз, уже поздно. Вам помочь подготовиться ко сну?
— Да, — отозвался он едва слышным шепотом.
Лиззи обошла вокруг стола и помогла ему подняться из кресла, в благодарность получив лишь несколько прошамканных ругательств. Нисколько не смущенная грубостью хозяина, она взяла его под руку, и вместе они неторопливо покинули кабинет.
Женщина еще не знала, что это окажется их последней совместной прогулкой. Ночью в дом нагрянет смерть и положит конец страданиям старого политика.
Наши дни
2
В воздухе стоит густой коктейль ароматов — лосьонов после бритья, духов и утреннего дыхания набившейся в вагон доброй сотни жителей пригородов. Вопреки дружным усилиям моих попутчиков обильные дозы парфюма не в силах противостоять коллективному халитозу.
Поезд подземки, дребезжа, мчит вперед своих унылых, избегающих взгляды друг друга пассажиров.
Наконец, не без облегчения
Выжидаю несколько секунд, пока не схлынет толпа, и направляюсь к выходу. Метрах в десяти впереди стенку подпирают два неряшливого вида юнца в бейсболках — один жирный, другой худой, как спичка, но оба явно обозленные на жизнь. Они хмуро следят за моим приближением.
— Только посмотри на этого дрочилу тори, — бросает толстяк товарищу достаточно громко, чтобы реплика достигла моего слуха. Даже не знаю, намеренно или нет. Впрочем, не важно. Подобное оскорбление я слышал уже неоднократно и, как пить дать, услышу еще не единожды.
Между прочим, жирдяй прав. Я действительно состою в Консервативной партии, хотя в душе и политически нейтрален. А в силу того факта, что я отнюдь не блещущий красотой немолодой холостяк, мне знакомы и эпизодические приступы самоудовлетворения.
Тем не менее подобные утверждения от полных незнакомцев не могут не бесить. Резко меняю направление, приближаюсь к юнцам и вежливо начинаю:
— Прошу прощения, джентльмены. Не расслышал, что вы сказали.
— Ничего я не говорил, — вскидывается пухлый.
— Ах, в таком случае примите мои извинения. Готов поклясться, что вы назвали меня «дрочилой тори».
Парни растерянно переглядываются, однако воздерживаются от комментариев обвинения.
— Что ж, на будущее, лично я предпочитаю термин «дрочер тори» — он как-то помягче, вам не кажется?
Растерянность на физиономиях сменяется озадаченностью. Как и следовало ожидать, теперь им и вовсе нечего сказать.
— Хорошего дня, джентльмены!
Киваю юнцам на прощание и продолжаю свой путь по платформе.
Продвигаюсь я медленно, постоянно уступая дорогу пассажирам, идущим мне навстречу. Многие из них молоды и хороши собой, попадаются и девушки — представители человечества, у которых моя персона, похоже, по той или иной причине вызывает отвращение. Ладно, отвращение — это, может, слишком сильно, но в моей внешности начисто отсутствует что-либо привлекательное для женщин. Серьезно, одна девушка в университете как-то отозвалась о моей наружности как «изрядно заурядной» — вроде буханки хлеба или бежевой краски. Не урод, но и не красавчик. Не низкий, но и не высокий. Не толстый, но и не худой. А потом предположила, что спать со мной — это все равно что утолять голод вареным рисом: практично, но вкуса никакого.
Старательно избегая зрительного контакта с юными красотками, я направляюсь к выходу.
Минуту спустя эскалатор поднимает меня в безликий бетонный вестибюль, из которого большинство пассажиров берут курс либо на Вестминстерский мост, либо на Уайтхолл-стрит. Мне не по пути ни с темя, ни с другими. Я устремляюсь по безлюдному переходу к вращающейся двери, за которой дежурит полицейский. За исключением работающих здесь, весьма немногие знают об этом входе в здание британского парламента.