Шапка Мономаха
Шрифт:
– Бес в тебя вселился, княже, ибо ты сам себя предал ему! – успел выкрикнуть схимник, прежде чем сапог гридина в кровь разбил ему губы.
– А-а, проклятый чернец!.. – провыл князь, наклонился и с размаху воткнул стрелу в грудь монаха.
Гриди отошли. Мстислав мутным взором смотрел на дело рук своих. Сочившаяся из раны кровь натекла на пол, когда зашевелившийся чернец поднял руку, ухватил древко и вырвал наконечник. Тело судорожно дернулось.
– Не на добро себе нашел ты эту стрелу, княже, – сказал напоследок схимник и закрыл глаза.
Рука разжалась, и
– Жив.
– Под замок его до утра, – пробормотал князь, плохо сознавая, что говорит. – И второго. Завтра буду терзать их, пока не отдадут мне сокровище.
Опрокинув в себя чашу с медом, он сам замертво свалился на пол.
Обоих чернецов нашли поутру бездыханными, и некто из челяди, имевший веру в Христа, говорил, что ночью за преподобными приходили ангелы Господни.
…Тускло горящий светец вырвал из темноты скорченную фигуру. Некто в мирском одеянии трясся от страха и горестных воздыханий, головой подпирая низкий потолок ниши, ископанной в стене пещеры.
– Что за неприкаянная душа? – самого себя спросил отшельник Марк, прозванный Пещерником и Гробокопателем. Он приблизил светец к лицу непрошеного гостя: – Эй!
В свете пламени блеснули глаза, исполненные ужаса. Незнакомец теснее вжался в земляную стенку.
– А я-то уж думал, не оставил ли я непогребенным какого собрата и его душа пришла мытарить меня, – сказал чернец. – Однако не упомню такого, чтоб живой человек захотел лечь в могилу.
Испустив вздох, похожий на скорбный вой, пришелец вытянул руку, словно хотел загородиться, всхлипнул:
– Уй-ди-и!
– Куда ж я пойду, если мне надо работать, а ты как раз сидишь в недокопанной могиле? Это ты уйди.
Чужак, услыхав про могилу, завыл еще громче и головой в проход вылетел из ниши. Откатился к другой стенке и заметался на четвереньках – не знал, куда бежать.
– А тут всюду мертвые в могилах лежат, – невозмутимо сказал Гробокопатель. – Если так боишься их, зачем сюда забрался?
Пришелец скрючился у стенки и затих без ответа.
– Мертвые не страшны, – продолжал Марк. Он установил светец на деревянной полице, вбитой в земляную стену, и двумя руками взялся за лопату. – Живые опаснее.
– Я от живого мертвеца убежал, – глухо проговорил чужак, опять тоскливо воздыхая. – А ты – Марк Пещерник?
– Я-то Марк. А ты что за человек неведомый?
– Ведомый я, монастырский. Колчеком кличут. По-здешнему брат Никола.
– Где же это тебя по-мирски кличут, если в обители живешь, брат Никола? – углубляя могилу, расспрашивал Гробокопатель.
На это Колчек не ответил – опять шумно заскорбел. Марк не стал ему мешать, занятый своим делом.
– А как это, отче, – после недолгого горевания снова заговорил послушник, – покойники слушают твои повеления?
– Сам-то я кто? Мертвец, как они, – объяснил могильщик, – и душа моя смердит тлением… Ну, сказывай, какой там живой покойник тебя напугал. А-то ведь и наверх не вылезешь от страху. А мне тебя кормить и поить нечем.
Собравшись
– Грешен я, отче. Из-за меня погублены два чернеца, Федор и Василий.
– Знаю обоих, – помедлив, отозвался Марк, но работы не прервал. – И скажу, что не по силам было б тебе погубить этих праведных и сильных духом мужей.
– Я виновен в их смерти! – побив себя в грудь, придушенно крикнул Колчек.
– Что же, ты прельстил их каким соблазном, чтоб они души свои погубили? Или совратил их во вражду меж собой? – недоверчиво спрашивал чернец. – Или обратил в ересь? Или в иную духовную пагубу вверг?
– Я донес на них тысяцкому. А он пошел к князю Мстиславу Святополчичу, – вымученно пробормотал послушник. – Князь схватил их, пытал и предал смерти за то, что не отдали ему варяжский клад.
– Это иное дело, – воткнув лопату в землю, сказал Марк, взял в руки тяжелый крест-веригу, висевший у него на шее, и поцеловал. – Не погублены они, а прославлены Христом. Не как разбойники пострадали, но как христиане. А ты себя погубил, – заключил он, снова берясь за работу. – В Писании сказано: надобно прийти соблазнам, но горе тем, через кого они придут. Сие означает, что соблазны служат славою для тех, кто их победит, и пагубой для тех, кто не устоит перед ними.
– Лют ты, отче, – в трепете проговорил Колчек. – Он мне такого не сказал.
– Кто не сказал?
– Убиенный Василий, – дрожа, стал рассказывать послушник. – Через запертую дверь ко мне пришел. Пробудил ото сна и показал свою рану в груди. Страшный, побитый, в крови весь. А смотрит… не страшно. Тепло так, будто на дитятю. Совсем не как у амбара, когда велел мне идти в Киев… А у амбара не он был. Одно обличье его. У настоящего Василия глаз не такой и говорит иначе… В руке стрелу держал. Стрела в крови. Капало наземь. «Если не побоишься, – говорит, – и если хочешь оправдаться, иди к князю Мстиславу. Скажи ему, что будет убит этой же стрелой, если не принесет покаяния».
Спрятав лицо в коленях, притянутых к груди, Колчек застонал навзрыд. Монах слушал, опершись на древко лопаты.
– Если хочешь оправдаться, – повторил Марк. – Вот что он сказал тебе.
– Страшно, отче, идти к князю, – провыл послушник. – И меня, как их, велит мучить до смерти.
– Тебя не станет, – успокоил его Гробокопатель. – Велит просто убить.
Колчек рыдал в голос – ревел как теленок.
– А не хочешь, так не ходи, – заключил монах. Он ухватил углы холстины с горкой накопанной земли и пошел задом к выходу из пещеры.
– Постой, отче! – испугавшись остаться в одиночестве, крикнул Колчек. Он поднялся на ноги и попытался оправдаться так, не ходя к князю: – Боярин Наслав Коснячич грозил, что из кабального сделает меня полным холопом. Я только хотел отработать ему долг, отыскав тот варяжский клад.
– Дал тебе вольную боярин?
– Дал.
– Чего ж теперь боишься? Боящийся ненадежен для града небесного, – сказал Марк, снова пятясь. – Страх делает нас рабами.
Схватив с полицы чадящий светец, Колчек зашагал за монахом.