Шапка Мономаха

Иртенина Наталья Валерьевна

Прочие дружинники, еще не разъехавшиеся по городу в поисках крова и очага, сгрудились теснее, перекрыв всю улицу.

– Пойдем, Янь Вышатич, поговорим о делах, – предложил Мстислав.

– Вроде потеха будет? – тот хотел остаться.

– Пускай дружина тешится, – с улыбкой ответил князь. – Нам до того ли сейчас?

Удивляясь смиренномудрию юного князя, боярин двинул коня рядом с ним.

– Так ты Добрыня? – приступил меж тем к храбру новгородский воевода.

Медведь смотрел на него с безмятежным любопытством.

–

Ну поглядим, по добру ли, по праву ли носишь это имя.

Добрыня Рагуилович, перекинув ногу, скатился с седла. Скинул в снег мятель и шапку, отстегнул с пояса меч, отдал ближнему кметю. Медведь, глядя на него, проделал то же, только палицу подвесил к седлу.

Два Добрыни встали друг против друга по краям неширокой утоптанной дороги.

– Я свое имя не украл, – предупредил Медведь.

– Поглядим, – ухмылялся воевода, – кто из нас сядет в сугроб.

Он шагнул ближе, сделал замах, но не ударил.

– Бей! – велел Добрыня Рагуилович. – Ну бей же! – раззадоренно скалился он, подставляя открытую грудь. – Посади меня в сугроб!

– Бей! Ударь первым! – кричали новгородцы храбру. – Не бойся, Добрыня, воевода зря не убьет!

Медведь не двигался.

– Да что стоишь, как чур деревянный?! – все больше ярился воевода.

– Не бью без причины, – спокойно объяснил Добрыня.

Новгородец с размаху приложил кулаком ему в грудь. У любого из дружинников вокруг от такого удара затрещали бы ребра. Добрыня не пошевелился.

– Вот причина. Сгодится? – воевода подул на кулак.

– Где? – спросил Медведь.

Из дружинных глоток вырвался хохот и понесся, распугивая галок.

– Ну, – усмехнулся Добрыня Рагуилович. – А так?

От второго удара храбр слегка покачнулся.

– И так?

Медведь перехватил кулак воеводы левой рукой, а правой ухнул новгородцу пониже ключицы. Добрыня Рагуилович устоял, отшагнув назад.

– Пощекотал, – снова усмехнулся он и треснул храбра по уху.

Медведь постоял, осоловевши, а затем мягко осел в сугроб.

– Не Добрыня, – тряхнув рукой, подытожил воевода и пошел к коню.

Храбр потряс головой, чтобы не звенела, поднялся, позвал:

– Эй.

Двинулся новгородцу навстречу и сходу врезал ему в челюсть. После этого глаза воеводы несколько мгновений могли смотреть только на переносицу. Затем он размахнулся, а Медведь, наклонясь, взял его за ноги и запрокинул тяжелую тушу себе на спину. Сделал пару шагов, сбросил Добрыню Рагуиловича в сугроб. Отряхнул руки и пошел. Новгородская дружина кулаками прикрывала ухмылки.

– Стой! – раздалось грозно из сугроба. Воевода выбрался на дорогу и, потирая челюсть, согласился: – Добрыня…

– И чего ты к имени прицепился? – буркнул Медведь, надевая меховой плащ.

– Добрыня – имя знаменитое. – Боярин сплюнул в снег кровь. – Не знаешь, что ли, про дядю старого князя Владимира, крестившего

Новгород?

– Не знаю.

– Так пойдем я тебе расскажу за бочонком-другим доброго меда, – дружелюбно сказал воевода.

– И нам удели того меду, Добрыня Рагуилович, – попросили дружинники.

– А вам за ваши поганые усмешки над воеводой не полагается меду, – сердито ответил он.

…Ожидания Олега не сбылись – новгородский князь, придя в выжженный Суздаль, утвердился в нем надолго. Градские люди быстро разбирали горелые руины, использовали на дрова или свозили за город. Обратно из лесу гнали обозы свежей древесины, ставили город заново. Спорили только о том, что рубить в первую очередь – городьбу или дома. Мстислав рассудил их, велев прежде пускать дерево на жилье, а уж потом на укрепления.

– Пока здесь стою – я ваша защита, – обещал он суздальцам. – Олег больше не причинит вам зла.

– Ну коли так, – обрадовались погорельцы, – поставим себе хоромины лучше и краше прежних.

В первый же день князь освободил из ям заточенных Олегом дружинников и градских – тех, которые не задохнулись в дыму. Воины, стыдясь, что не смогли оборонить город от Олега, рвались вдогонку за ним. Мстислав осадил их:

– Отец не хочет мстить. Вам и подавно не пристало думать о мести, рушить волю вашего князя.

Суздальские кмети склонили головы.

На второй день князь провожал в Муром послов.

– Не забудь, Янь Вышатич, передать дяде мои слова.

– Не забуду, князь. Да как же мне и забыть про твои слова, когда ты так ласков с князем Гориславичем, – по-доброму сказал боярин.

– Для меня он не Гориславич, а крестный, – возразил Мстислав. – А Господь учит пресекать зло милосердием.

Выйдя из города, посольский отряд направился к Дмитровскому монастырю. Здесь оба – Нестор и Янь Вышатич сдержали свое слово. Один отказывался ехать, другой велел отрокам силой посадить его на коня и в пути сторожить с двух сторон.

– Зачем неволишь чернеца, отец? – спросил Добрыня в дороге.

– Затем, что он монах Феодосьевой обители, – помедлив, ответил боярин. – А блаженный Феодосий созидал монастырь так, чтоб из него по Руси шло духовное утешение и просвещение. Чтоб каждый черноризец в нем жил не только для своей души, но и для мира, для всех русских людей.

– Ты знал этого Феодосия, отец?

– Знал и почитал. И верю, что его прославят в святых. Как-то раз он сказал мне: монах всегда и во всем должен делать себе принуждение, а иначе он не монах. Нестору хочу напомнить о том же. Все понимаю – у кого нынче на Руси мир и покой в душе, кого миновали тяжкие мысли о судьбе своей земли? Но складывать руки и пускать нюни никому нельзя. Иначе будет еще хуже. Сейчас даже чернецы должны работать на Русь. Больше того – наравне с князьями должны вкладываться в устроение русской земли.