Шардик
Шрифт:
Обитающие здесь люди — которые, кто бы они ни были, потрудились уложить его в постель — наверняка оставят его у себя на какое-то время. Что будет дальше, он понятия не имел, будущее в воображении не рисовалось совсем. Он наверняка в руках йельдашейцев. Раду поговорил с офицером. Возможно, его не убьют — не только потому, что Раду поговорил с офицером, а еще и потому, что он такой слабый, беспомощный и изнуренный страданиями. Смутная надежда, сродни интуитивному детскому представлению о правильном и неправильном. В своих телесных страданиях Кельдерек видел некоего рода залог неприкосновенности. Как с ним поступят, он не знал, но почти не сомневался,
Сомкнув веки, Кельдерек застонал и облизал губы, мучимый болью, словно роем назойливых мух. Немного погодя он снова открыл глаза — не из желания увидеть что-либо, а ради временного облегчения, которое принесет такая перемена, прежде чем боль снова возьмет верх и заполнит все тело, — и увидел у кровати старуху с глиняной чашей в руках. Кельдерек слабо показал пальцем на чашу, потом на свой рот. Старуха с улыбкой кивнула и поднесла чашу к его губам. Там оказалась вода. Он жадно выпил до дна и, задыхаясь, прошептал «еще». Старуха, кивнув, вышла из хижины и скоро вернулась с полной чашей. Вода была свежая и холодная — видимо, прямо из реки.
— Бедняжка, тебе очень худо? — спросила она. — Ты поспи, поспи еще.
Кельдерек кивнул и прошептал: «Но я очень голоден» — и только тогда сообразил, что старуха обратилась к нему на наречии, родственном ортельгийскому, и что он машинально ответил на нем же.
— Я с Ортельги, — улыбнулся он.
— Речной народ, как и мы. — Старуха махнула рукой, очевидно показывая в сторону реки.
Кельдерек попытался сказать еще что-то, но она покачала головой, пощупала ему лоб мягкой морщинистой рукой и удалилась прочь. Он погрузился в полудрему — Геншед… Шардик умер… сколько дней назад?.. — а спустя какое-то время старуха вернулась с миской рыбного супа, заправленного неизвестным ему овощем. У Кельдерека едва хватало силы жевать и глотать; старуха накалывала кусочки рыбы на острую палочку и совала ему в рот, разглядывая его раненый палец и озабоченно цокая языком. Он попросил добавки, но она сказала:
— После… попозже… много нельзя поначалу. Поспи сейчас.
— А вы побудете со мной? — спросил он, как ребенок, и старуха кивнула. Он показал на дверь и проговорил: — Солдаты?
Она снова кивнула, и тут наконец Кельдерек вспомнил про детей. Но когда он попытался спросить про них, старуха лишь повторила «поспи-поспи» — и он, утоливший жажду и поевший горячей пищи, с легкостью повиновался и скользнул в сон, как ускользает на глубину форель, вспугнутая рыбаком.
Один раз Кельдерек проснулся в темноте и увидел, что старуха сидит у коптящей маленькой лампы под сетчатым колпаком из тонкого зеленого тростника. Она снова дала напиться, потом помогла справить нужду, не обращая внимания на его смущение и неловкость.
— А почему вы не спите? — прошептал Кельдерек, а старуха с улыбкой ответила:
— Так ребеночек-то у тебя еще не родился, — из чего он заключил, что она, должно быть, деревенская повитуха.
Ее
— Дети? Дети-рабы?
Но старуха лишь положила ему на лоб мягкую морщинистую руку.
— Знаете, раньше меня называли Кельдерек Играй-с-Детьми, — пролепетал он.
Потом перед глазами все поплыло — не одурманен ли он каким зельем? — и Кельдерек снова заснул.
Пробудившись, он понял, что время за полдень. Солнце в поле зрения еще не показалось: находилось где-то выше и левее, чем в момент пробуждения накануне. В голове немного прояснилось против вчерашнего, боль несколько поутихла, и он чувствовал себя бодрее и не таким грязным. Кельдерек хотел позвать старуху, но потом осознал, что рядом с кроватью кто-то уже сидит. Он повернул голову и увидел Мелатису.
Он ошеломленно уставился на нее, а Мелатиса вся просияла с видом человека, принесшего дорогому другу ценный и неожиданный подарок. Она приложила палец к губам, но мгновение спустя, поняв, что этого недостаточно, чтобы успокоить Кельдерека, опустилась на колени у кровати и накрыла ладонью его руку.
— Я тебе не мерещусь, — прошептала она, — но тебе нельзя волноваться. Ты очень болен — раны и истощение. Помнишь, как ты был плох?
Кельдерек не ответил, только поднес ее руку к губам. Немного погодя Мелатиса спросила:
— А как оказался здесь — помнишь?
Он попытался помотать головой, но тотчас закрыл глаза от боли, потом с трудом проговорил:
— А где я?
— Тиссарн — рыбацкая деревушка, совсем маленькая, меньше Лэка.
— Она… она недалеко от?..
Девушка кивнула:
— Ты пришел сюда своим ходом — солдаты привели. Не помнишь?
— Вообще ничего.
— Ты проспал тридцать часов кряду. Хочешь еще поспать?
— Нет, пока не хочу.
— Тебе нужно что-нибудь?
Кельдерек слабо улыбнулся:
— Лучше позови старуху.
Мелатиса поднялась на ноги:
— Как тебе угодно. — Потом обернулась через плечо и с улыбкой сказала: — Когда по моем прибытии меня отвели к тебе, ты был весь в крови и грязи — такое впечатление, будто в Тиссарне на такие вещи просто не обращают внимания. Я тебя раздела и вымыла с головы до пят. Тем не менее я позову старуху, если тебе так предпочтительнее.
— Я ни разу не просыпался?
— Она сказала, что усыпила тебя сонным настоем. Я и руку тебе заново перевязала. Они слишком тугую повязку наложили.
Позже, когда начало смеркаться и утки заплескались у берега, усиливая игру бликов на тростниковой кровле (судя по всему, хижина почти нависала над рекой), Мелатиса вернулась, покормила Кельдерека, а потом снова села у кровати. Одета она была по-йельдашейски: в длинный голубой метлан, подвязанный под грудью и свободно ниспадающий до щиколоток. На плече — изящная брошь с эмблемой: саркидские снопы из серебряной филиграни. Проследив за взглядом Кельдерека, Мелатиса рассмеялась, отколола брошь и положила на кровать.
— Нет, я не отреклась от своей родины. Просто это еще одна часть моей истории. Как ты себя чувствуешь?
— Слабость страшная, но боль притупилась. Расскажи мне свою историю. Ты знаешь, что владыка Шардик умер?
Она кивнула:
— Меня водили к его телу на скале. Ну что я могу сказать? Я плакала о нем. Давай сейчас не будем об этом; сейчас для тебя самое главное — отдых и душевный покой.
— Значит, йельдашейцы не собираются меня казнить?
Мелатиса помотала головой: