Шарль Демайи
Шрифт:
– Я пойду до могилы… Я обязан ему сделать это: он уплатит мой долг.
– Как так?
– Это покойник в шестьсот строк, папаша Мальграс.
Кутюра и барон шли перед Шарлем. Кутюра говорил барону:
– Мой милый, предоставьте это мне. Вы хотите быть человеком политики, и вы правы: это великое средство, чтобы добиться своего… Прекрасно, я берусь за это… Из Брюанде отлично сделали талантливого человека; это ему стоило только денег… но его пускали в ход дураки… И потом… вы умны… Не говоря уже о вашем имени… и книги написанной вами… хотя, правду говоря, книга… это всегда несколько компрометирует…
Дошли до могилы. Давка
Нашет говорил Мальграсу:
– На кой черт Кутюра не отпускает от себя барона?
Мальграс пристально посмотрел на Нашета со своей внутренней немой улыбкой.
– Он подымает маленького молодого человека. Вы увидите, что Кутюра сделает кое-что из этого барона… он сделает из него газету.
На возвратном пути Нашет побежал купить у первого книгопродавца «Философскую историю рабочих классов», вошел к себе, положил листок белой бумаги на стол и разрезал книгу.
Первая книга барона де-Пюизинье походила на невинную игру скептицизма и утопий. Масса эрудиции, фантазий статистики, образы немецкой метафизики, мысли и слог, перескакивающие от нравственных советов к балу Мабиль, или эстетике романов госпожи Занд; сравнения на двух страницах в конце одной главы относительно женщины в Париже между «Goualeuse» Эженя Сю и Психеей Апулея; смешение всего, порывы цинизма в политической экономии, утрировка систем, оскорбления прежних идей, постоянное возмущение общественным мнением, и ходульные парадоксы – такова была эта книга, это попурри всевозможных вещей, с солью, с перцем, могущая быть любимым блюдом самых пресыщенных вкусов, не лишенная вдохновения и даже некоторого таланта; книга странная и симптоматическая, произведение скорее своего времени, чем человека.
Очень молодой барон де-Пюизинье был соблазнен примером многих людей, достигших известности шумом, шума – битьем в барабан, оценки их реальной ценности – шарлатанскими средствами, трескотней и экстравагантностью реклам; он совершенно хладнокровно принялся писать сумасшедшую книгу.
Он решил бить стекла, и ему удалось преднамеренно скандализировать публику. С этой точки зрения его предисловие было лучшей частью его книги, и самой удачной по содержанию и форме. Он важно принимал на себя роль основателя новой исторической школы. Исходя из того принципа, что факт есть ничто иное, как случай в великой человеческой и социальной хронике, он заключал, что в человечестве существует только один факт – идея; и из этого он выводил следствие, что история не должна была больше быть фактом – случаем, но фактом идеей; должна быть интуитивной, а не дедуктивной, и что вследствие этой эволюции и обновления исторического духа, документ, эта относительная и местная истина, только уничтожает главную и абсолютную истину истории. Одним словом, надо было сжечь все книги, чтобы написать историю, по крайней мере, ту, которую он основывал, историю «Идео-мифо-историческую»; так как барон де-Пюизинье не забыл окрестить свое изобретение, бросив его в свет: он знал, что нужна формула для напыщенности, чтобы сделать из неё догму.
Эта книга, это утрированное и хладнокровное обезьянство, была сам человек, этот молодой человек, двадцатилетний старик и ребенок в тоже время. К несчастью, пример был не только его извинением, он был его правилом, его совестью. Пример был его нравственным чувством, он составлял его стремления и его тщеславие. Входя в жизнь с титулом исторического барона и миллионом
Книга барона де-Пюизинье была скорее не удовлетворение литературного тщеславия, но проба самого себя, опыт средства, мост, перекинутый к политике, к делам, исследование путей, по которым быстро идут к кредиту и влиянию, и на котором отсутствие предрассудков может повести так высоко и так далеко.
Но Нашет ничего этого не видел. Он видел только нелепую книгу и огромное самолюбие, которому надо было польстить. Он храбро принялся валять похвалу, первую статью, в которой он не выпускал когтей, без царапин, без предательств, без «ужей», как говорится в литературе; одним словом, одну из тех статей, после которых к критику прибегает автор кланяться и благодарить.
Окончив статью, он перечел ее, пересыпал льстивыми эпитетами и, это было в субботу, понес ее в типографию с приказанием тотчас же набрать. Из типографии он направился к Шеве, заказал пирог с печенкой, ветчину Йоркскую и бургундского вина на завтра, снова зашел в типографию поправить свою статью, что давно с ним не случалось, пообедал, лег рано спать, и в кровати принялся учить наизусть некоторые фразы из «Философской истории рабочих классов».
– Вот газета, – сказал входя на другой день привратник, – и потом то, что принесли от Шеве.
– Черт возьми! – сказал Нашет глядя на привратника, у которого нижняя часть лица была закутана платком, – это для меня… Что такое с вами?
– О, господин, это ничего!.. Это паук прополз по моему лицу… Эти животные часто делают вред…
– Животные!.. Сегодня… как нарочно… Это его приведет в ужас, – проговорил Нашет в сторону. – Послушайте, Пьер, поставьте стол… Потом одолжите мне два кресла.
– Да, господин.
– Постойте… Меня ни для кого нет дома… Только для высокого молодого человека с черной бородой, который никогда не приходил сюда. Как только он будет здесь, вы оденетесь, и придете мне служить.
– В котором часу?
– Разве я знаю?.. сегодня, завтра… Вы не можете снять ваш платок?
– О, нет, господин… это очень вспухло… Так господин не знает…
– Можете рассуждать за дверью, а?
День прошел. Никого. Нашет все начинял себя «Философской историей рабочих классов».
В понедельник, в час дня постучались в дверь.
Нашет поспешил бросить кусок пирога себе на тарелку.
– Войдите!
– Тысячу извинений, сударь, – сказал барон очень смущенный, – барон де-Пюизинье.
Нашет поклонился. Барон продолжал:
– Я не думал… Я пришел в час, думая, что… Я вас беспокою… я приду в другое время.
– Нисколько, сударь, нисколько, я вам не позволю уйти. Я слишком рад вас видеть, и иметь честь познакомиться с вами, благодаря вашей прекрасной книге и моей слабой статье… Садитесь пожалуйста.
– Я должен поблагодарить вас…
– Полноте! За такой плохой отчет! Вы могли убедиться, что я не силен по этой части… Я, вероятно, сделал много промахов; но что вы хотите? Ваша книга сделала меня… Я был увлечен, я который не терпит серьезных книг… я прочел вас не переводя дыхания, как роман… роман, который заставляет думать… и я должен был сказать о ней… это было сильнее меня…