Шарлотта Бронте. Очерк жизни и творчества

Тугушева Майя Павловна

Противоречие внешнего и сущего давно уже описано в литературе, однако нельзя не отметить, что злодей Ричард III у Шекспира безобразен и внешне. У романтиков же появляется образ «загадочной внешности», который потом, видоизменяясь, скажется и в творчестве реалистов: как тут не вспомнить некрасивую и прекрасную княжну Марью Л. Толстого. У Бронте это – «трудная красота», и она загадочна, потому что скрывает особенность, неповторимость и яркость внутреннего облика героини.

И всё-таки внешне герои были уже неромантичны, сюжет прост, и, главное, на стол издателя легло доселе неизвестное сочетание психологического и, так сказать, делового

романа, а герои принадлежали к новой, ещё малоизвестной разновидности образованного класса, что с XIX века стала называться интеллигенцией, причём – интеллигенцией трудящейся, презирающей жизнь за чужой счёт. Именно это «трудовое» качество романа и не нашло признания у издателей, отклонявших роман с удивительным единодушием. Один из очередных отказов пришёл в тот день, когда Патрику Бронте должны были делать операцию по удалению катаракты. К беспокойству за отца у Шарлотты прибавился тот «холод отчаяния», который испытывает автор-неудачник. Надо было обладать сильной волей, чтобы не только послать отвергнутую рукопись ещё одному издателю, но приняться за новый роман.

Стремясь расположить к Шарлотте Бронте сердце викторианской публики, которая в большинстве своём считала, подобно Саути, что занятия литературой – не женское дело, Элизабет Гаскелл уверяет в книге о Бронте, что такая «одержимость» литературой вовсе не мешала Шарлотте быть самой примерной дочерью, что она никогда ради творчества не жертвовала своими домашними обязанностями и всегда была готова оторваться от работы ради того, например, чтобы перечистить за старой, немощной Тэбби картофель к обеду (Тэбби плохо видела и оставляла «глазки»). Шарлотта и Эмили, действительно, по-прежнему вели дом, но, как прежде, Шарлотта Бронте с большей радостью затворилась бы в своей комнате и предалась любимой работе. Несомненно, устоявшаяся домашняя рутина, монотонность одних и тех же забот, поведение Брэнуэлла, сама прикованность к Хауорту – всё это не могло не тяготить её. Из писем к Эллен явствует, как ей трудно сейчас смирять недовольство жизнью, хотя она и предпочитает «оставаться самой собой», но кое-что в ней самой, её отношении к миру и людям менялось. Шире стал её взгляд на некоторые вещи. Исчезал узкий национализм, английское недоверие к чужестранцам.

В романе «Крошка Доррит» (1855–1857) Диккенс, рассказывая об обитателях Подворья «Кровоточащее сердце» – лондонских бедняках, с горечью отметит, что они с подозрением и неприязнью относятся ко всему иностранному. В таких шовинистических чувствах воспитывают их сильные мира сего, которым всегда были выгодны невежество и предрассудки соотечественников, говорит Диккенс. Обитатели Подворья считали, иронизирует он, что иностранцам в Англии «делать нечего»: «они никогда не задавались вопросом, скольким их соотечественникам пришлось бы убраться из разных стран, если бы этот принцип получил всеобщее распространение». Подобные шовинистические настроения имели хождение в викторианской Англии повсеместно и захватывали, в частности, мелкое духовенство, как правило придерживавшееся консервативных политических убеждений, а именно из этой среды вышли сёстры Бронте. Однако пребывание в Брюсселе не прошло для Шарлотты даром: «Я теперь не считаю, – пишет она Эллен, – что мы должны с презрением относиться ко всему, что видим в мире, по той лишь причине, что мы к этому непривычны. Подозреваю, что, напротив, нередко существуют весьма серьёзные основания для обычаев, которые кажутся нам абсурдными, и если бы я снова оказалась

среди иностранцев, я бы внимательно изучила их, прежде чем осудить».

Пока Шарлотта работала над вторым романом, а «Учитель» пересылался от одного издателя к другому, «Грозовой перевал» и «Эгнес Грей» были приняты к публикации. Это радовало Шарлотту и огорчало одновременно. Впрочем, и у неё тоже появилась надежда увидеть своё произведение в печати. Не злополучного «Учителя», которого вновь вернули автору. Господа Смит и Элдер возвратили рукопись романа с мотивированным отказом, и это была серьёзная литературная оценка, но, главное, отвергая, они не лишали автора надежды, так как признавали за ним литературный дар. Издатели сообщали, что с интересом ознакомятся с новым сочинением Керрера Белла. 24 августа 1847 года она выслала им рукопись «Джейн Эйр». 16 октября того же года роман увидел свет. Это был успех – быстрый и ошеломительный, однако Шарлотта Бронте приняла его как должное, иначе, по её убеждению, просто не могло быть: роман был написан с тем напряжением страсти, с такой силой искренности, которые, естественно, не могли не покорить читателя.

Первое издание романа полностью называлось «Джейн Эйр. Автобиография», что привело Бронте в смятение, хотя мужской псевдоним пока охранял её от попыток отождествления героини с автором. Как в «Учителе», автобиографический элемент здесь, безусловно, присутствует, но это была преимущественно автобиография нравственно-этическая, духовная.

А каков был характер писательницы, которой ко времени создания её второго романа исполнился тридцать один год?

Она была горда, самолюбива, искренна, обладала в высшей степени развитым чувством собственного достоинства, которое иногда, создаётся впечатление, словно бы хочет «пригасить» чисто христианским смирением – но не смиренномудрием. Она умна и очень ценит ум в себе и других. Она благодарна Богу за способности, талант и умеет уважать талант чужой. В ней не было лёгкой доброты, какой, например, отличалась Эллен Насси, но не было и никакой искусственно культивируемой, нарочитой добродетельности. Всё искусственное она презирает. Сначала ей было очень свойственно (и это уже отмечалось выше) чувство превосходства над всем иностранным, неанглийским, которое постепенно уступает место терпимости и желанию понять чужое, хотя англо-шотландский снобизм, то есть предпочтение именно этого сочетания рас, останется, очевидно, до конца. Она независима, вольнолюбива и непокорна духом, а это не только почти фанатические стоицизм и чувство долга, но и своеобразная расчётливость. Для неё искусство – часть её религии, дар, который надо лелеять и защищать с чисто пуританской истовостью и непреклонностью, но также – ценность, из которой можно и следует извлекать материальную пользу, не только духовную и нравственную. Ведь литературный талант – это прежде всего путь к независимому и более или менее благополучному существованию. Ей не чужд был практицизм в делах. И она, и Эмили были держателями железнодорожных акций, она могла предвидеть трудности, связанные с их скромными «капиталовложениями», и только боязнь огорчить Эмили – выразив недоверие к её финансовой стратегии – помешала ей вовремя реализовать бумаги и избежать денежных потерь. Шарлотта Бронте, застенчивая, робкая, иногда панически теряющаяся при незнакомых людях, была прирождённым борцом: «Жизнь – борьба, и все мы должны бороться», – говорила она. Такова и её Джейн Эйр.

Конец ознакомительного фрагмента.