Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье
Шрифт:
Со времен нашей прошлой трапезы комната изменилась до неузнаваемости: в честь торжественного случая ее роскошно украсили. Вдоль стен установили на черных металлических пьедесталах пойманные вспышки молнии. Тут же висели витражные картины из частной коллекции мистера Уотли с изображением разных пейзажей: на одной была нарисована унылая, изрытая ямами пустошь; на другой — скалистое взморье со знакомой багряно-алой крепостью вдалеке; на третьей, крупномасштабной, — гигантский вымирающий город; и даже лес за Эвертоном. Присмотревшись повнимательнее, я осознала, что это не просто изображения, это — окна в те самые места.
Мистер Уотли уселся в одном конце стола, его дочь — в другом. Обнаружив изящную табличку с моим именем, я опустилась на стул между Полом и мистером Пуддлом, который сидел подле жены; мистера Корнелиуса поместили рядом с Бакстерами. Мисс Ярборо села между мистером Уотли и мистером Сэмсоном, а Лили с Джеймсом — между мистером Снитом и миссис Олдрич, чей сын, Дэбни, устроился рядом с Оливией и напротив Пола. Как только все заняли свои места в ожидании первого блюда, началась обычная застольная беседа.
— Как вы находите Упокоение? — поинтересовалась у меня через стол миссис Олдрич.
— Да мне кажется, я его пока что вообще не нашла, — заметила я. — Уж очень загадочное место.
Миссис Олдрич кивнула в знак согласия.
— Мы и сами народ загадочный, миссис Маркхэм. Мы все, в наших маленьких вотчинах, в наших усадьбах, разделенных целыми мирами. Но уж как есть, так есть. Вечность — это очень долго. И любое общество, даже самое просвещенное, неизбежно движется к разобщению — пусть только для того, чтобы доказать: возможно и такое.
— Прямо как римляне, — встрял Пол и, к моему изумлению, заулыбался через стол Дэбни Олдричу.
Дэбни заговорил, и снова все замерли, жадно вслушиваясь в его слова.
— Боюсь, я вынужден не согласиться с моей матерью. Ведь если бы мы и впрямь жили в просвещенном обществе, то простого расхождения во взглядах было бы недостаточно, чтобы вытолкнуть миры на путь безумия.
Мисс Ярборо уже собиралась что-то ответить, когда слуга вкатил в столовую тележку. На ней красовался сотейник, под которым горела синим пламенем небольшая горелка. Мистер Уотли поднялся со стула и обратился к гостям:
— Вселенная весьма велика, но не так уж и обширна, как может показаться. Всех нас объединяет нечто общее, и здесь, в Упокоении, принято, собрав друзей, устраивать торжественный прием в честь новоприбывших. Спасибо всем, кто присоединился к нам нынче вечером, дабы поприветствовать наших гостей. — Он указал на мальчиков Дэрроу.
Раздались вежливые аплодисменты. Мистер Уотли взял со стола нож и взмахнул им перед собой.
— По нашей традиции устроитель любого празднества приносит гостям дар дружбы, а лучшее, что может предложить кто бы то ни было, — это часть самого себя. Посему… — Человеческая рука мистера Уотли внезапно развернулась веером щупалец. Хозяин отсек ножом один из отростков поменьше, и рука тут же обрела прежнюю форму, ничуть не хуже, чем была. Ломоть мяса длиною с фут плюхнулся в сотейник, слуга проворно поделил его на шестнадцать равных порций и ловко подбросил в воздух, чтобы прожарились со всех сторон. Закончив, он объехал с тележкой вокруг стола, положив каждому из гостей по подрумяненному кусочку мистера Уотли.
Пол в ужасе вытаращился на тарелку — а затем поднял умоляющий взгляд на меня. Лили кивнула нам через стол:
Мисс Ярборо явно не терпелось продолжить разговор с того места, где он прервался. Снова зазвучал ее звонкий и ломкий рассудительный голос:
— Есть разница между тривиальным несогласием и открытым мятежом. Есть правила, на которых основано бытие Вселенной. Одни можно нарушить, но другие сбрасывать со счетов никак нельзя: это значило бы забыть самих себя. Мы таковы, каковы есть, и притворяться, будто это не так, — махровое невежество.
— Культура, чуждая переменам, обречена на застой, — встрял мистер Сэмсон. — Если мы не можем меняться, значит, нам нечего терять, равно как и нечему учиться; вот почему люди захватили то, что принадлежит нам.
— Суть нашей культуры не совсем то, что можно отринуть во имя какой-нибудь докучной причуды, притом еще и опасной, — ответствовал бородатый гость, которого мистер Уотли назвал мистером Корнелиусом. — При всем уважении к нашим благородным гостям, людям в Упокоении не место.
— «Причуда» подразумевает всякое отсутствие социальной значимости, — возразил Дэбни. — Обведите взглядом собравшихся, и вы увидите: зарождается целое движение. Мы облачаемся в кожу людей, дабы напомнить нашим собратьям, как низко мы пали. Если мы отказываемся развиваться, так с тем же успехом могли бы просто быть людьми.
Мисс Ярборо фыркнула:
— Это только полуправда. Вы облачаетесь в кожу людей, чтобы поиграть в смертность, на миг притвориться, что ваше время заканчивается. Вы носите маски в знак солидарности, но на самом-то деле они — свидетельство слабости.
— Правильно! Правильно! — отозвались мистер и миссис Бакстер в унисон.
Оливия вздохнула и покачала головой.
— Почему наши одежды должны иметь какое-то значение, кроме чисто эстетического воздействия? Что до меня, я совершенно счастлива, когда выгляжу самой собою, но еще счастливее — когда одеваюсь как человеческая девочка, потому что таков мой собственный выбор. Это позволяет мне быть личностью в полном смысле этого слова.
— Милая моя доченька, если это правда, то личностей в тебе больше, чем у всех собравшихся за этим столом.
— Боюсь, папа очень старомоден.
Уотли, кивнув, продолжал:
— Мода — штука хорошая, но подстраиваться под нее возможно лишь до определенного предела: иначе того гляди «сломаешься» и позабудешь о том, кто ты такой.
Мистер Сэмсон ожег его негодующим взглядом, но промолчал: слуги вернулись с аппетитно дымящимися супницами.
Я осторожно приподняла крышку: под ней обнаружилась тарелка, до краев полная голубого неба. По поверхности «бульона» скользили кусочки облаков; по мере того, как блюдо остывало, они превращались в пар и струйками растекались в воздухе. Я зачерпнула супа ложкой и поднесла ее к губам. На вкус — что прохладный ветер, овевающий землю на границе зимы и весны. На диво освежающий.