Шатун
Шрифт:
– Конечно, – согласился Доброга, – куда проще стравить нас друг с другом за уже обжитые земли. И уж коли вы поднялись, урсы, против Великого князя, то оружие выпускать из рук вам не следует до тех пор, пока Всеволод не уравняет вас в правах с радимичами и не даст серебра, чтобы освоить новые земли. Смотрите, сколько шалопуг ныне и среди урсов, и среди радимичей. Разве ж столько людей пошли бы на разбой, если б имели возможность прокормить семьи?
Для урсов речь Доброги явилась полной неожиданностью. Конечно, Доброга не Великий князь, но ведь и слово простого радимича, сказанное в поддержку урсов, стоит дорого, ибо и Великому князю, и старейшинам придется с этим словом считаться.
– А
– Боярин Драгутин урсам не чужой, – сказал Доброга. – Есть много свидетелей тому, как он жертвовал Хозяину, и Лесной бог его не отвергал. Не знаю, что вам предложит боярин, но на вашем месте я бы от его предложений не отмахивался. Средний сын Великого князя Яромира человек влиятельный в славянских землях. И если даджаны и новгородцы поддержат разумные требования урсов, то Великому радимичскому князю деваться будет некуда.
Доброга знал, к кому обращается. Ратники, стоявшие вокруг, были из смердов и городских обывателей. За мечи и секиры они взялись от крайней нужды, а не в целях наживы. В битве они не оробеют, но мирный труд им дороже воинских утех. У многих на руках семьи, жены да дети малые. Если вспыхнет большая усобица, то под многими радимичскими и урсскими крышами недосчитаются кормильцев. Много будет горя и слез, много будет разора. Погорельцев, сирот и шалопуг прибавится, а пользы для радимичей и для урсов не будет никакой. Не со старейшинами надо было говорить Драгутину, а с простолюдинами. Жалко, что Доброга не боярин и не Великий князь, а потому мало что зависит от него в этом мире.
Урсские ганы встретили боярина настороженно. В который уже раз Драгутин пожалел о смерти Ичала Шатуна. Старик был мудр, видел много дальше своих соплеменников. Прежние обиды, нанесенные славянами урсам, хотя и лежали кровавыми рубцами на его сердце, не застилали ему глаза.
Здравной чаши хозяева гостю не предложили, но к столу позвали. Кроме Сидока за столом сидели Годун, Кряжан и еще четверо ганов, из которых боярин хорошо знал только Иллурда, яростного приверженца бывшего Драгутинова дружка, а ныне заклятого врага Хабала. Хорошо хоть, самого Хабала не было за столом, уж он-то наверняка припомнил бы лже-Лихарю, как тот водил за нос урсских старейшин много лет. И невдомек Хабалу, что поступал так Драгутин для общей пользы и не во вред урсам.
– Не верьте ему! – сверкнул глазами из-под густых бровей старый Иллурд. – Этот человек слишком долго обманывал нас, чтобы мы сейчас внимали его словам.
– Это правда, – сказал Драгутин, – многие из вас знали меня как Лихаря Урса, но никто из вас не вправе обвинять меня в предательстве. Разве не с моей помощью поднялись в последние годы урсские старейшины, разве не я помогал урсским купцам и в славянских землях, и в Хазарии? Я долгие годы жил под именем Лихаря Урса и ничем его не запятнал.
Сидок молчал – не опровергал слова Драгутина, но и не поддакивал. Видимо, прикидывал в уме, чего больше принес этот человек урсам, вреда или пользы. Драгутин подозревал, что ган Сидок и раньше догадывался, что за Лихарем Урсом не все чисто, но предпочитал прятать свои сомнения от урсских старейшин.
– Даджаны тоже извлекли большую выгоду из союза с урсами, – не выдержал долгого молчания Кряжан.
– Союза без обоюдной выгоды не бывает, – согласился Драгутин. – Но ведь и ты, ган Кряжан, не остался в прогаре, и другие старейшины многое приобрели.
С этим утверждением Драгутина никто спорить не стал. После поражения Листяны Шатуна сила урсского племени была сведена почти на нет. Само слово «урс» произносилось с опаской. А ныне тот же Годун владеет городцом и землей, где прежде жили его предки. И произошло это не
– Радимичи зорили наши села и лили нашу кровь, – напомнил Иллурд, – а даджаны и новгородцы помогали им в этом. Ближники славянских богов травили наших Шатунов и извели их на нет. Ныне некому толковать правду Лесного бога. Или вы готовы внимать человеку, коварством и предательством присвоившему право называться ближником Хозяина? Тебе удалось обмануть многих урсских ганов, боярин, но вряд ли тебе удастся обмануть бога, который никогда не признает тебя своим. А значит, твои слова никогда не будут его правдой.
– Правильно, Иллурд, – раздался от входа громкий голос, – перед вами не Шатун, а самозванец.
Драгутин не обернулся на этот голос, хотя без труда его узнал. Багун прибыл не ко времени – еще немного, и боярин убедил бы урсскую старшину воздержаться от участия в мятеже.
– Будь я Лихарем Урсом, ты, Багун, никогда бы не осмелился войти в этот шатер, – холодно сказал Драгутин. – Ведь это именно ты, ган, дважды предал Лихаря: первый раз Бахраму, а второй раз Бориславу Сухорукому. Именно ты, Багун, привел мечников и хазар к убежищу на Дальних болотах, где мы прятались с раненым Лихарем. И десять урсских ганов, в том числе и твой отец, Годун, и твой старший брат, Сидок, и твой сын, Иллурд, пали вместе со своим вождем. Никто не ушел от мечей Бориславовых псов.
– Никто, кроме тебя, даджан, – отозвался с кривой усмешкой Багун. – И все, что ты сейчас сказал обо мне, я с легкой душой могу повторить о тебе.
– С одной, но весьма существенной разницей, Багун, – все, что ты скажешь, будет ложью.
– Я урсский ган, боярин Драгутин, – гордо сказал Багун, – и я уже двадцать лет сражаюсь против радимичей. Никто из сидящих за столом не сможет упрекнуть меня в трусости. А ты, боярин, чужак, которому судьба урсов безразлична. Ты предал урсских ганов Бориславу Сухорукому, чтобы спасти свою жизнь.
– Ты лжешь, Багун – неожиданно вмешалась в разговор Горелуха, скромно сидевшая доселе в углу. – Ни Борислав, ни Жирята никогда, ни за какую плату, пусть даже и головами урсских ганов, не выпустили бы боярина Драгутина живым из своих рук. Уж я-то знаю силу их ненависти к нему. К тому же даджан не знал дороги к тем схронам, а ты знал. Не с того ли дня предательства ты стал верным псом Сухорукого, и не с того ли дня ты ищешь нового бога, ибо твердо знаешь, что Лесной бог урсов никогда тебя не простит.
– Молчи, старуха, – зло ощерился Багун, – ты не можешь знать, что было и что будет. Лесной бог никогда не отворачивался от меня и никогда не отвернется.
– Быть по сему, – неожиданно поднялся с лавки Сидок. – В этом споре между ганом Багуном и боярином Драгутином люди не властны, ибо никому из нас не дано видеть сквозь время и читать в чужих душах. Пусть их рассудит Хозяин.
Багун побледнел – испытание предстояло страшное. Драгутину тоже стало не по себе. Даже не смерть страшила боярина – страшило то, что его поражение на суде Лесного бога аукнется большой кровью, и не только в радимичской земле. Впрочем, такой же кровью обернется и его отказ от участия в этом суде. Игра была сложной, многоходовой, а все свелось в конечном счете к простой случайности, к выбору злой и бессмысленной силы, если, разумеется, не верить, что поднятым из берлоги зверем руководит сам Хозяин. Сомнение предательски закрадывалось в сердце Драгутина – над всем ли властны в этом мире боги, или многое делается волею людей и прихотью природных сил. И прежде бывали в его жизни моменты, когда он сомневался во всесилии богов, но никогда еще его сомнения не достигали такого накала. И эта неуверенность могла здорово подвести его в священном кругу.