Шатун
Шрифт:
– Может, урсам просто некого бояться? – сделал страшное предположение ган Горазд.
В эту самую минуту дрогнули ворота Листянина городца, и из них, под гнусавые звуки рожков, выехала группа всадников, во главе которой ехал на белом коне человек, облаченный в сверкающую золотом бронь. При виде этого всадника урсы разразились криками. За спиной закованного в золотую бронь человека сидела женщина. А весь выезд вполне можно было считать свадебным из-за обилия волхвов и женщин с еловыми ветками в руках. Горделивый
– Это Шатуненок, – сказал Хвет. – Я узнал его по посадке.
Ган Горазд сорвался с места и галопом поскакал по направлению к городцу. Его дружина ринулась следом. Никто не понял, что случилось, а потому ган ушел беспрепятственно.
– Он что, ума решился? – спросил потрясенный Хабал.
– Скорее переметнулся, – зло усмехнулся Хвет.
От этой усмешки хазара лицо Борислава сразу стало мокрым, несмотря на морозец, разгулявшийся к утру. Дружина гана Горазда остановилась у стен городца, а сам он поскакал к свите Шатуненка и был принят там как свой. Это видели все окружающие Борислава старейшины. Вожди радимичских родов дрогнули сердцами. Борислав почувствовал их состояние, даже не поворачивая головы.
– Уходить надо, – сказал негромко Хвет. – Здесь мы как в мышеловке.
Борислав и сам понял, что битва проиграна еще не начавшись, но никак не мог сбросить сковавшее члены оцепенение. Казалось, стоит ему только открыть рот, как пятитысячное войско за его спиной растает без следа и он останется на виду у враждебного мира голый и беззащитный. Никогда еще Борислав не испытывал такого леденящего душу ужаса.
Подскакавший ган Карочей был сумрачен и бледен. В сопровождающем его всаднике Борислав опознал Багуна, правда изрядно помятого и будто бы пришибленного. свалившимся на его голову несчастьем. Правая рука урсского гана была перевязана, да и сам он сидел в седле криво, словно готов был в любую минуту с него упасть.
– Урсы переметнулись к даджану, – глухо сказал Карочей. – Князь Всеволод уравнял их в правах с радимичами, а кудесник Сновид дал твердое слово от имени бога Велеса, что отныне Лесной бог ему брат и все кланяющиеся ему преследоваться не будут. И в подтверждение Сновидовой клятвы Макошина ведунья Ляна, внучка Яромира и Гостомысла, стала женой Искара Урса, первого отныне ближника Лесного бога. Урсские ганы от имени своих родов и племени в целом дали слово Великому князю Всеволоду стоять твердо плечом к плечу с радимичами в битве и не ломать ряд, установленный славянскими богами.
После речи гана Карочея радимичские старейшины откололись от Сухорукого и ушли к Всеволоду с надеждой, что повинную голову меч не сечет. Вокруг Борислава остались только Хабаловы шалопуги да пятьсот присланных Митусом хазар. Хазары стояли твердо,
– Не трогай людей – в ногах их единственное спасение!
После этих слов Кибелиной жрицы бегство шалопуг стало обвальным. Борислав повернул коня и поскакал вниз с холма.
Ждали удара в спину, но его не последовало. Даже Драгутинова рать, которая могла истыкать Митусовых хазар и Бориславовых мечников стрелами, ничего не предприняла для того, чтобы их остановить.
– Не хотят давать повод кагану Битюсу для вмешательства в дела радимичей, – объяснил поведение Всеволода и его союзников ган Карочей.
– Битюс не вмешается, так Митус отомстит за наше общее поражение, – огрызнулся приободрившийся после удачного бегства Сухорукий.
– Так ведь не было никакого поражения, – вдруг противно захихикал скифский ган. – И битвы никакой не было, слышишь, Борислав? Была только свадьба, на которую съехались в немалом числе урсские, радимичские, полянские и новгородские старейшины.
– Как это – не было?! – Борислав в ужасе даже остановил коня.
– И тебя не было, – зло просипел Карочей. – Не было у Великого князя Всеволода брата по имени Борислав. И радимичские старейшины такого не знают и знать не желают. И ган Митус только плечами пожмет, если его вдруг спросят о Сухоруком. Даджан Драгутин вычеркнул тебя из жизни, Борислав.
Борислав вдруг с ужасом осознал, что ган Карочей прав. Ничего не было. Все рассеялось словно дым. Впереди только голая степь, а в спутниках только полоумный урс, безумная женка и нищий скифский ган. И более ничего не будет: ни великого стола, ни преданных старейшин, ни радимичской земли.
Вспыхнула было в сердце Сухорукого надежда, когда он увидел печенежскую орду гана Ачибея, и тут же погасла под насмешливым взглядом Ицхака Жучина. Упрямый Ачибей, отмахавший по заснеженной степи немалый путь, все-таки вышел к радимичским рубежам. Но вышел только для того, чтобы полюбоваться встретившей его большой ратью. Орда дрогнула при виде блистающей бронью стены и поворотила коней. Ачибей поднял плеть и бессильно погрозил ею несостоявшимся врагам, но это было, пожалуй, и все, на что он был способен.
Доброга рассмеялся, глядя вслед уходящей в степь орде. Боготур Осташ горделиво вскинул увенчанную рогатым шеломом голову. А над застывшей в боевой готовности ратью славян и урсов взвился победный клич.
– Надо было ударить им в лоб, – вздохнул Кисляй, – чтобы знали, как ходить в чужие земли. А то вышло, что мы зря собрались.
– Зря, Кисляй, ничего в этой жизни не бывает, – сказал Доброга, – не зря землю обживаем и не зря гибнем в битвах, защищая ее. А ныне обошлись без крови. Радуйтесь, люди!