Шайка светских дам
Шрифт:
— Спасибо, доктор.
Это важно. Пройти через боль и муки. Это будет искупление. Избавление от мерзости бытия. И надо поскорее составить завещание. Конечно, детей своих он не обидит, они из-за него настрадались. Но главное — всё Ирке. Где бы она ни была, как бы у неё жизнь ни сложилась. Дурак и трус, что ничего не сделал раньше. Ничего, еще успеет провернуть пару сделок, и она станет по-настоящему богатой. Частный детектив, которого ему рекомендовали, производит хорошее впечатление — ушлый парнишка, да и не так уж это трудно — найти этого славного бескорыстного человечка, Ирку. Жаль немножко, что он уже не увидит, как удивится она и обрадуется неожиданному богатству. Интересно, как сложилась все-таки у нее жизнь? Наверное, у нее есть муж, дети. Потому что что ещё ей было делать после
Каждый человек живет в мире своих фантазий. Кому-то они служат достаточным утешением. Наверное, это правильно, когда в реальной жизни уже ничего нельзя изменить. Но иногда, может быть, прошлое лучше доверить самому прошлому? Кто знает, что лучше?
Тамара открыла для себя чудесную игру. Игра называлась «могу — не могу». Она сама её придумала. Она проходила мимо манящих витрин и говорила себе:
«Я не могу себе это позволить, я бедна, как прежде. У меня нет копейки лишней». «Позволить себе» при этом хотелось все сильнее, но она крепилась час, два, иногда целых полдня копила в себе желание. А потом говорила:
«А, черт возьми, а почему бы и нет?», и «позволяла себе» что-нибудь вроде пары колготок, за двести долларов или бельишка за пять сотен зеленых. И почти готова была от переполнявшего ее счастья кувыркаться и крутить брейк на асфальте Тверской, к вящей радости прохожих туристов. Так разнежившаяся сытая домашняя кошка, упав на спину, извивается от удовольствия на пушистом ковре близ теплой печки. У сытой кошки нет ничего общего с бездомной муркой, мерзнущей в подворотне. Тем острее чувствует мурка свое счастье, если ей посчастливилось обрести его. Или выцарапать у судьбы когтями. И Тома сама себе создавала мелкие желания и сама их тешила, потому что других желаний у нее в жизни просто не осталось. Ну, почти не осталось.
Сима томно принимала ухаживания Померанского. Алла где-то пропадала днями и ночами. Ирина тоже жила сама по себе. В общем-то, шайка сирых и убогих уже распалась.
А всё-таки у него чудесные дети. Он вовсе не заслужил таких чудесных детей. Они за него боролись все эти месяцы. Профессора, клиники, страны, медикаменты, методики, новейшая аппаратура. Все-таки современная медицина шагнула далеко вперед. В прежнее время он давно бы уже умер. Он и не предполагал, что у него такие чудесные дети. Он только, теперь понял, как сильно он их любит. Интересно, у Ирки тоже есть дети? Наверняка есть. У всех его сверстников уже взрослые дети, и это так чудесно — ты умираешь, но часть тебя останется жить на земле. Он уже привык за время болезни часами мысленно говорить с ней, с Иркой. Он придумал ей целую жизнь. В этой придуманной для нее жизни тоже было все хорошо, только Ирке вечно не хватало денег, и ему было до слез жаль, что ему не суждено увидеть, как она удивится и как обрадуется полученному от него наследству. До слез было жаль себя. Пусть только детектив поторопится и отыщет ее. Выписать этого колоритного старого китайца наверняка стоило им бешеных денег, но они и это для него сделали. В самом обычном костюме старик выглядел так, будто был облачен в желтый монашеский балахон. Или это пресловутая аура сияла вокруг него подобно нимбу христианских святых? Китаец долго молча смотрел в лицо больному мудрыми старыми глазами, утонувшими в сеточке морщин. Ни о чем не спрашивал. Ничего не осматривал. Так и сидел в молчании. Потом улыбнулся, горячей ладонью погладил больного по лицу, ласково пожал ему обе руки, покивал головой и вышел.
— Ничего нельзя сделать, — перевел переводчик, молоденький студент-китаец.
Старик внимательно смотрел, как он переводит, как отшатнулись от этих слов молодые мужчины и женщина. Очень похожие друг на друга. Два брата и сестра. Старик сердито покачал головой. Взял переводчика за руку и что-то
— Простите, я неправильно перевёл, — смутился юноша. — Учитель сказал: «Ничего не нужно делать. Ваш отец хочет испытать боль и уйти. Это его путь. Не надо мешать ему».
Удивительно, но после этих слов им стало легче. И в самом деле, с чего они взяли, что отец загубил свою жизнь? У каждого своя судьба. Кто они такие, чтобы вершить ее? Что о себе вообразили?
Старый китаец посмотрел на них озабоченно и что-то сказал еще.
— Учитель говорит: «Скажите отцу, чтобы он перестал разыскивать женщину. Это несправедливо. Прошлое может убивать», — переводчик очень старался говорить слово в слово.
— Хорошо, хорошо, — пообещали они и тут же об этом забыли.
Какая ещё женщина? У отца было столько женщин. Три из них — их матери. Ну и что с того, что у них разные матери? Дети не ревновали. Если твой отец — великий артист, глупо осуждать его за то, что у него было много женщин. Он всегда был замечательным отцом. Дети гордились им. Еще одна женщина — разве это важно теперь, когда отец умирает?
Со старым целителем щедро расплатились и отвезли его в аэропорт. Он не возражал. Он знал, что они забудут передать отцу его наказ, но он слишком устал, чтобы вмешиваться в дела людей в чужой стране. Пусть всё идёт своим чередом. Природа мудрее людей.
20. Всегда бывает первый раз
Мафиози ухаживал с размахом. Сима выпала из шайки поневоле, но прочно. Если не сам поклонник, то его верный Герыч торчал всегда у нее за спиной. Не было никакой возможности собраться и обсудить ситуацию. Разумеется, в гости к подруге Томе она приезжала регулярно. Это было прилично — встречаться с гражданской супругой генерала Камарина. Алексей Владимирович это если не одобрял, то все же готов был милостиво позволить. Эскорт Симы при этом в тесном дворике не помещался и напрочь забивал узенький переулок, где жила Тома. Опасаясь прослушки (к её изумлению, Камарин недавно обнаружил и продемонстрировал Томе пару «жучков» — видимо, сослуживцы рьяно интересовались новой жизнью генерала) и чутких ушей Герыча, торчащего на кухне, Тамара и Сима ничего не обсуждали. Совать друг другу записки они тоже опасались. Проболтав полчаса или час о тряпках и всяких пустяках, расставались еще более охваченные тревогой. Чмокаясь в прихожей, Тамара все же ухитрялась шепнуть:
— Я тебя вытащу.
— Только скорее, — молил взгляд подруги.
Легко сказать. Тамара не знала, как разжать железную хватку Померанского, к которому сама так неосторожно толкнула Симу. Напрасно она уже долгие годы думала, что мужчины по сути своей существа нахрапистые, но примитивные. Холодный и жестокий ум, который был теперь против нее, был гораздо изощреннее. Или это она, разнежившись, утратила прежнюю форму?
Даже генерал Камарин ежился от ее теперешних близких знакомств.
— Томка, осторожнее с Померанским, — не уставал предупреждать он её. — Не лезь. Не того типа человек, с которым якшаться можно. Из прихоти сожрет и сам же пособолезнует.
— Я же не могу бросить подругу, — отбивалась Тома.
— Лучше смоги! — советовал генерал.
И уж если этот записной бабник не желал видеть красавицу Симу, значит, страшен был Померанский. Очень страшен. Вот вам, убогие, и крупная рыба! Симу надо было срочно вытаскивать. Но неделя проходила за неделей, а Тамара все никак не могла сообразить, как взяться за дело.
Алла Волынова торопливо вышагивала по улице, пряча лицо в воротник потрепанной мужской дубленки. Снежная крупа действительно жестко секла кожу, но дело было не в этом. Мужские ботинки сорок четвертого размера она надела на ноги поверх собственных сапожек, и теперь вместо легких женских следов она оставляла солидные мужские. Под шарфом, свободно намотанным на шею, у нее пряталась марлевая маска, какие надевают перед операцией хирурги. И руки ее под кожаными мужскими перчатками были затянуты в перчатки хирургические, впрочем, такого естественного цвета, что при беглом взгляде они были бы незаметны. Меховая кепка с козырьком не позволяла разглядеть волосы и лицо. Алла улыбалась. Она хорошо продумала то, что должна была сделать.