Шайтан-звезда
Шрифт:
Тем временем догадливый евнух Масрур сбегал в помещения харима и вернулся с большим шелковым покрывалом, отороченным широкой золотой каймой. Он подкрался к Джейран сзади и ловко укутал ее, так что последние подносители даров могли видеть лишь ее руки.
– Тебе нельзя больше ходить с открытым лицом, о госпожа, – прошептал он. – Попроси аль-Асвада немного отложить вашу свадьбу – а я поищу женщин и врачей, сведущих в мазях и притираниях, чтобы вывести с твоей щеки эти отвратительные знаки…
И Джейран, чье зрение и без того было затуманено полупрозрачным покрывалом,
Она увидела костер, Маймуна ибн Дамдама, Грохочущего Грома и Гураба Ятрибского. Каждый из этих троих мог избавить ее от проклятых синих знаков! Но они не сделали этого. Она получила ожерелье, но о знаках все словно забыли, хотя она сидела у костра с открытым лицом, и это уродство было им прекрасно видно!
Они не были ее врагами, наоборот – они желали ей добра! И все же поступили таким непонятным образом, все трое, не сговариваясь…
Старый фалясиф Гураб Ятрибский никогда не говорил прямо – вспомнила она. Он, подобно суфиям, к которым привязался всей душой, изъяснялся притчами. И в том, что Джейран оставили эти синие знаки, был смысл, который она мучительно пыталась постичь.
Он толковал о людях, пытающихся догнать уходящее солнце, в то время, когда им просто нужно было развернуть караван и двинуться в прямо противоположном направлении! Что же общего между тем караваном, знаками на щеке, ожерельем на шее и статным мужчиной, стоящим у трона с видом ангела Ридвана, охраняющего вход в рай?
Джейран вспомнила вдруг, что на ожерелье лежит проклятие Бертранды, – и первая мысль, пришедшая ей в голову, была, надо признаться, постыдной – поскорее отыскать Абризу, вернуть ей ее подарок и таким образом избавиться от соперницы.
И сразу же Джейран устыдилась.
Тут случилось наконец то, чего она все время опасалась – ребенок, лежащий на царском троне проснулся и заревел.
Аль-Асвад отшатнулся от него – ибо никогда не имел дела с ревущими младенцами и не знал, чего от них ожидать.
Собравшиеся в зале мужчины тоже не решались взять на руки малыша – ибо для этого нужно было снять его с царского престола.
Вдруг вбежал черный раб, не знавший, очевидно, о последних событиях, и кинулся к аль-Асваду.
– О господин, она выехала через Ворота победы! – крикнул он. – Стража клянется Аллахом, что узнала ее, несмотря на тюрбан и кольчугу! И она была одна!
– В погоню! – приказал, перекрикивая младенца, Ади аль-Асвад. – Заклинаю Аллахом – найдите ее, верните ее, иначе она погибла!
– О Масрур, что здесь происходит? – шепотом осведомилась Джейран у евнуха.
– Пойдем в харим, о госпожа и там я расскажу тебе… – на круглом лице Масрура вдруг расплылась счастливая улыбка от предвкушения занимательной истории. – О, я расскажу тебе, как эта скверная Абриза пыталась соблазнить аль-Мунзира, и как он удрал от нее, не желая предавать аль-Асвада, и как эта воспитанница безумных франков обманула нас всех и кинулась за ним в погоню!..
Джейран
А Джейран ни на кого не обращала внимания. Покрывало слетело с ее запрокинувшейся головы – и она смеялась, захлебываясь, хлопая в ладоши, а потом разразилась гортанным пронзительным криком восторга, которым бедуинские женщины выражают безграничное счастье.
– Клянусь Аллахом, эта соперница больше не страшна тебе, о госпожа! – прямо ей в ухо завопил Масрур, решив, что понял причину хохота.
– Соперница? – изумилась Джейран. – Ты бесноватый, или твой разум поражен?..
И замолчала, приоткрыв рот, ибо мысль, заставившая ее расхохотаться, только принялась обретать очертания – и Джейран боялась спугнуть ее…
Хайсагур сидел, скрестив ноги, посреди помещения, которое горные гули много лет назад отдали в наем Сабиту ибн Хатему, и занимался делом, не внушающим большого доверия к его разуму. Он задумчиво брал из стопки исписанных листов верхний, просматривал его и клал направо, на ковер, где такие же листы образовали невразумительную россыпь. Он брал другой лист и, почти не глядя, бросал его налево, где на другом ковре собралась уже немалая куча. Затем он добирался до основания этой кучи, вытягивал третий лист, уже несколько помятый, и бережно клал его поверх россыпи, а из нее два листа перемещал на вершину кучи.
Все это сильно смахивало на возню годовалого ребенка с игрушками. Тем более, что Хайсагур, перекладывая бумагу с места на место, то морщился, то кривился, то сердито ворчал, то задумчиво мычал.
Стрелка в прорези деревянной накладки на стенке водяных часов медленно ползла вверх.
Оборотень оторвался от своего занятия и с тоской посмотрел на стрелку.
– Все утро, весь день и почти весь вечер, клянусь Аллахом! – проворчал он. – А этот несчастный оставил не меньше кинтара рукописей! Сколько же мне с ними разбираться? Может быть, мне просто отвезти все это в Харран Месопотамский к его родственникам или ученикам? Ведь никто не назначал меня наследником, и Сабит ибн Хатем не оставил завещания…
Со вздохом Хайсагур вернулся к бумагам.
Вдруг он насторожился.
По ступеням башни кто-то поднимался, и это были шаги человека, утомленного протяженностью лестницы и тяжестью ноши.
– Кому это я понадобился? – громко спросил оборотень на языке горных гулей.
Он решил было, что те, проведав каким-то образом про смерть звездозаконника, решили разграбить его жилище в башне. Все-таки тут были еще совсем неплохие ковры, всякая утварь и столики. На часы гули вряд ли покусились бы – это сооружение в их глазах не имело смысла, ибо днем, когда нужно измерять время, есть для этого солнце, а ночью время измерять незачем.