Шайтан-звезда
Шрифт:
Трое вооруженных луками и стрелами всадников против нее одной, пешей и безоружной, одетой в хоть и изодранное, но все же яркое платье, – это было многовато.
Но сам пророк говорил, что Аллах покровительствует спасающему свою жизнь! Точных слов Джейран, разумеется, не помнила, да и не до преданий ей сейчас было.
– О Аллах, я бы отдала тебе самое дорогое! – продолжала она свои отчаянные и безнадежные обеты. И именно это обещание ее, как ни странно, мало к чему обязывало. У девушек ее звания самым дорогим могло быть платье из дешевого шелка или ожерелье из тех, какие стыдятся носить невольницы,
Вдруг Джейран вспомнила, чем она еще владеет, и содрогнулась.
В свои девятнадцать с небольшим лет она все еще была девственна – и вот в чем заключалось то сокровище, которое она могла обещать Аллаху ради спасения.
Разумеется, Аллах, о котором ученые богословы определенно заявили, что у него нет сына, которого можно было бы распять на кресте, потому что нет подруги (а этих рассуждений по случаю войны с франками даже Джейран наслушалась предостаточно), вряд ли нуждался в девственности банщицы в том смысле, какой обычно имели в виду правоверные, говоря о ценности и достоинстве этого качества. Джейран была кобылицей, никем не объезженной и жемчужиной непросверленной, и, вздумай она раньше вступить в связь с богатым купцом или зажиточным ремесленником, именно девственность занимала бы главное место в речах старух-посредниц, и благодаря ей Джейран могла бы даже сделаться чьей-либо женой.
Но она с презрением отвергала те редкие предложения, которые делали ей посредницы. Джейран была влюблена и желала принадлежать лишь одному в мире мужчине – хозяину хаммама. О нем-то и вспомнила девушка в самый неподходящий миг.
Ценнейшим и драгоценнейшим в ее жизни была мечта о близости с этим человеком. А когда она слышала, как восхищаются другие банщицы красотой безусых мальчиков, то всегда была готова возразить им словами некого мудреца, чьего имени она, впрочем, не знала.
Много людей на свете говорили о любви и звенели колокольцами страсти, сказал тот мудрец, но подлинную цену ей знают только люди, свободные от всего иного, а право на любовь дано лишь зрелым мужам.
Этот человек же был воистину зрелым мужем, о чем свидетельствовали сухие, вполне определившиеся черты лица, и уверенный взгляд, и морщинки вокруг глаз, и многое иное, о чем девушка могла лишь догадываться, ибо слушать банщиц, когда они обсуждали скрытые достоинства хозяина, она не желала.
Джейран пришли на ум слова, которые мгновенно ставили бы вечную преграду между ней и тем, кого она тайно любила. Она еще колебалась, прежде чем произнести обет, но голоса троих всадников, объезжающих окрестности, делались все громче и злее. Джейран поняла, что им известен некий выход из пещер, и они хотят послать младшего проверить, не найдется ли там следов, а ей-то уж было хорошо известно, что след есть – в виде связанных платьев, свисающих со скалы.
Джейран поклялась именем Аллаха, что ни разу не вспомнит больше о тех утрах, когда хозяин хаммама, оставаясь с ней, полуобнаженной, наедине, разминал ей спину и ноги, негромко поясняя свои движения. И еще она поклялась, что ни разу не вызовет больше перед внутренним взором то смуглое лицо, обрамленное короткой черной бородой и оживленное быстрой улыбкой, одно созерцание которого вызывало в ней жар, зарождающийся между бедер и, подобно
Стоило ей произнести обет, который, как ни странно, по форме своей не был обетом девственности, ведь речь между девушкой и Аллахом шла лишь об одном человеке, а другие мужчины не упоминались вовсе, – так вот, стоило ей произнести про себя этот обет, который сама она считала вечным отказом от всего, что возможно из близости между мужчинами и женщинами, как Аллах послал ей мысль, удачную и страшноватую одновременно. Джейран вспомнила про Маймуна ибн Дамдама.
Если похищенный джинн слушался Фатимы, упоминавшей некие Врата огня и грозившей ему погибелью, не послушает ли он любого, кто откроет кувшин с теми же словами?
В конце концов, наихудшее, что могло сейчас произойти с Джейран, – это смерть, и когти джинна стоили стрел или ханджаров вооруженного дозора, к тому же, джинн вряд ли покусился бы на ее девственность, а дозорные – вряд ли отказали бы себе в удовольствии насилия. К тому же с дозорными она не смогла бы договориться, а с джинном это, возможно, удалось бы.
Не зная, каковы свойства заключенных в кувшины джиннов, их рост, вид, цвет и все прочее, Джейран решила все же открыть кувшин в наиболее безопасном месте. И избрала для этого узкую расселину.
Осторожно соскользнув туда, девушка обхватила левой рукой – горлышко, правой – крышку, увенчанную свинцовой печатью с непонятными знаками, и с трудом провернула ее.
Крышка осталась у нее в руке, но никакой дым не спешил выходить из кувшина.
Джейран растерялась – могло ли быть такое, чтобы обитатель кувшина попросту сбежал оттуда? Или Фатима, да не даст ей Аллах мира, все же успела как-то уничтожить его?
– Во имя Аллаха, выходи! – приказала она. – Заклинаю тебя всеми именами Аллаха!
Тут вдруг Джейран вспомнила, что самозванка выманивала из кувшина его обитателя, непременно называя его по имени.
– Вылезай оттуда, о Маймун ибн Дамдам! – потребовала она. – Не то я произнесу заклинания власти! Ты этого добиваешься? И я закрою для тебя Врата огня!
Тогда только серый дым пошел из горлышка, и устремился сперва к ногам Джейран, и образовалась у ее ног как бы пухлая перина дыма, и перина росла, поднимаясь все выше и заполняя собой всю расселину, так что девушка с головой утонула в дыме, и ею вдруг овладела истомляющая слабость. Ноги подогнулись сами, Джейран опустилась на колени и растянулась на холодных камнях, уже не ощущая ни их холода, ни жесткости.
– О Маймун ибн Дамдам, что это ты со мной делаешь?.. – прошептала она.
Но раб кувшина, как видно, привык делать свое дело, не обращая внимания на шепоты и стоны.
Веки Джейран налились такой тяжестью, что открыть глаза она не могла. И руки налились тяжестью, и ноги, и ушла из них сила, и Джейран погрузилась в странное состояние, между сном и явью.
Откуда-то потекли ароматы дорогих курений, вместе с дыханием проникая в потаенные уголки тела, и голова закружилась, и тело внезапно утратило избыточный вес, оно как бы поплыло по мягким волнам, и одна волна передавала его другой волне, покачивая и лаская.