Шайтан-звезда
Шрифт:
И неудивительно, что первым делом Абриза направилась к лошадям.
Нашлись притороченные к седлам и бурдючок с финиковым вином, и бурдючок с верблюжьим молоком, и немалый бурдюк для воды, хотя ее там оставалось совсем немного, и даже кожаные плоские чашки, из тех, что лепят из буйволовых кож на раскаленных камнях.
Как следует обобрав мертвых лошадей, Абриза решила, что неплохо бы и убитым по эту сторону холма мужчинам закрыть лица.
Их было четверо. Двое распростерлись на камнях каждый сам по себе. А еще двое лежали
Абриза подошла к ним – и склонилась над мальчиком лет пятнадцати, подобным гибкой ветке, с нежным пушком на щеках, чьи глаза еще этой ночью были огненно-черными, чьи брови сурово сходились на переносье, как у зрелого мужа. Теперь же и брови разгладились, и глаза, бездумно устремленные в утреннее небо, как бы просветлели. Но наполовину отрубленная рука все еще сжимала ханджар.
Израненный мальчик, чья грудь была в засохшей крови, лежал лицом вверх на теле бородатого мужчины более чем крепкого сложения, как если бы он защищал этого человека до последней капли крови.
– Какое отродье шайтана посылает сражаться детей? – прошептала Абриза. Мальчик еще не вышел из возраста пажа, уж ему-то не полагалось сопровождать господина в бой, поскольку до возраста оруженосца ему оставалось добрых три года. А этот был одет как взрослый воин, в плотный серый кафтан, туго подпоясанный широким кожаным ремнем, и поверх него – в просторную белую джуббу из тонкого полотна. И оружие у него было такое, что по руке зрелому бойцу.
Она осторожно стащила мальчика с тела мужчины, положила его на камни – и тут лишь вспомнила, что у приверженцев ислама положено хоронить тех, кто погиб в пути, завернув каждого в его собственный распущенный тюрбан.
Приподняв красивую голову, Абриза нашла кончик тюрбана. И, когда она размотала его весь, на камни пролились черным потоком длинные и блестящие локоны, примета подлинного бойца.
Тут ей стало безумно жаль этого мальчика, чуть ли не до слез, и она с презрением посмотрела на того, кого он прикрыл своей грудью, потому что это мужчине надлежало заслонить мальчика, а не наоборот.
Тот лежал на спине, раскинув руки, так что ввысь вздымался круглый живот, тоже перехваченный кожаным ремнем с бляшками. И кожа эта была толщиной чуть ли не в палец, поскольку иная такого живота, наверно, не удержала бы.
Устремленная в зенит, подобно гномону солнечных часов, борода его была, точно банный веник, а сам он плотным сложением смахивал на кабана, который проглотил черные перья, и концы их торчат у него из горла.
Но и этого мертвеца, как бы он ни был гнусен, нельзя было оставлять с открытым лицом.
Абриза склонилась над ним – и увидела, как пузырится на губах между жесткими и длинными усами кровавая пена.
Мальчику удалось-таки спасти этого пузатого, этого скверного, этого врага Аллаха! И он дышал!
Она осторожно освободила широкую грудь мужчины и обнаружила три глубокие раны, нанесенные сплеча ханджаром, причем, как
Этот человек потерял много крови, да еще провел ночь на холоде, так что нить его жизни могла прерваться каждый миг. Возможно, его спас именно толстый живот – ведь покрытые жиром тела дольше удерживают тепло.
Абриза еще не выбросила тростниковый стебель, хотя он и стал похож на тряпицу. Влажным стеблем она отерла запыленное лицо этого болотного кабана – и ахнула.
Она узнала одного из командиров в войске Ади аль-Асвада. Его звали Джеван-курд, не упоминая отцовского имени, прозвища-куньи у него тоже не имелось, и он был один из самых преданных.
Как же попал сюда Джеван-курд? Выходит, ночной налет на караван райских беглецов совершил Ади аль-Асвад? Но где же тогда сам Ади?
Расспрашивать раненого было бесполезно. Он едва дышал. И все же Абриза взяла его обеими руками за голову и приподняла, как будто это облегчило бы его участь.
– О Джеван! Ты слышишь меня? – прошептала она. – Только не умирай, слышишь, только не умирай! Если умрешь ты – умру и я…
Прошло мгновение, и другое, и третье. Раненый, лежа в забытьи, продолжал дышать.
– Я дам тебе воды, о Джеван! – Абриза вдруг вспомнила, что среди ее добычи есть и вода. – Потерпи немного, сейчас я принесу ее!
Сбегав за бурдюком, Абриза омочила в воде пальцы и отерла губы Джевану. Потом налила в чашку – но оказалось, что курд слишком тяжел для ее рук, она не смогла приподнять его настолько, чтобы вода из кожаной чашки не пролилась мимо рта на шею, да и опасно было двигать человека с такими ранами.
Тогда Абриза набрала воды в рот и из губ в губы напоила Джевана-курда. Он пил, не осознавая своего блага.
Затем она принесла вино из фиников и, за неимением ничего лучшего, промыла им раны, стараясь не заглядывать в их глубину. Разорвав джуббу погибшего мальчика, она кое-как наложила тугую повязку – и ей стоило немалых трудов просунуть полосу ткани под широкой спиной курда.
Под этой довольно грязной повязкой края ран все же сомкнулись.
Солнце между тем поднималось все выше и начинало заметно припекать. Если раненого не погубил ночной холод, его непременно должна была погубить дневная жара.
– А вот посмотрим! – воскликнула Абриза.
Ей не из чего было соорудить над курдом палатку. Полотнища нашлись бы в избытке – но не было кольев. Аллах не был настолько милостив, чтобы, кроме сломанных ханджаров и потерянных в схватке щитов, предложить ей хотя бы два-три копья.
Абриза сбегала за холм и принесла оттуда все аба и джуббы, какие только нашлись. Затем она уселась рядом с раненым, накинув чью-то джуббу на голову и заслоняя курда собой от прямых солнечных лучей. Рядом она положила все свои припасы и взяла в рот кусочек вяленой баранины, жевать которую – долгое занятие, так что ее могло хватить на несколько дней.