Шедевр
Шрифт:
— Но если моя продажа явилась началом сотрудничества вас троих, тогда моя цена как одного из художников галереи подразделяется на несколько пунктов, из которых только один является моей настоящей стоимостью, — предположила я. Теперь я начинала понимать.
— Сумма, заплаченная Беном, автоматически подняла твою стоимость. Ты должна этому радоваться.
— Да, но учитывая будущие приобретения Бена, я обесценена. Из-за чего, как мне кажется, будет очень трудно продать работы остальных, если цены поднялись настолько высоко.
— Именно
— Мне только жаль, что ты не удосужился, прежде чем все это затеять, спросить меня, хочу ли я видеть в Бене постоянного покупателя своих работ, — сказала я.
Занимаясь исследованием истории искусства и женщин как предмета обладания, я только теперь, когда дело коснулось меня самой, поняла, насколько удушливым может оказаться чужое давление.
Эйдан, в свою очередь, был явно раздосадован.
— У самых признанных художников мира есть только один меценат, — произнес он. В его тоне чувствовалась нарастающая буря. — Почему тебе настолько неприятна эта идея?
Я не ответила.
— Ничего еще не решено, — попытался подольститься Эйдан. — Когда мы прилетим в воскресенье в Лондон, мы сможем обсудить все детали, а Каролин к тому времени подготовит необходимые документы.
— Каролин? — Час от часу не легче! — Адвокатская контора Каролин занимается вашими переговорами?
Он изобразил изумление по поводу моей неосведомленности.
— Конечно. Она профессионал самого высокого уровня.
— Но она же по закону не имеет права вести дела членов своей семьи!
— Работа ведется адвокатом одной из сторон. Она лишь контролирует процесс.
— Как великодушно с ее стороны, правда? Настоящее семейное дело.
Эйдан открыл рот, потом снова закрыл.
— Что?
— О, Эстер, ничего.
Он взял мою левую руку. Кольцо Викторины все еще оставалось на среднем пальце. Эйдан нежно погладил его своими тонкими перстами.
Когда я ехала в Нью-Йорк, я собиралась сосредоточиться на серии «Обладание», подразумевая под этим мои представления. Но теперь получалось, что эта сделка повлекла за собой много других, тесно переплетенных между собой последствий.
— Ну же, Эйдан. Расскажи мне все, — предложила я уже более спокойным тоном.
Эйдан сжал руки.
— Давай сядем, — сказал он, — и я постараюсь объяснить тебе суть дела.
Я подошла к дивану, Эйдан сел на стул. Наклонившись ко мне, он принялся рассказывать.
— Мы с Грегом хотим открыть агентство в Филадельфии — американской Мекке для британского искусства, — не спеша начал Эйдан, — и нуждаемся в капитале. Мы хотим использовать прибыль с аукциона как частичную инвестицию в его развитие. Конечно, ты не останешься с пустыми руками, но мы предлагаем сократить твою долю до 15 процентов, что составит приблизительно 100 000 фунтов,
Я смотрела на Эйдана, который изо всех сил пытался скрыть свое беспокойство и неуверенность в моем согласии сотрудничать и во мне самой. Его пальцы по старой привычке нервно постукивали по подлокотнику дивана, — единственное свидетельство смятения, вызванного желанием иметь то, что, как ему казалось, недоступно.
— Ты словно хочешь взять с меня обязательство работать в дальнейшем, ориентируясь на США.
— Ну, это один из факторов, Эстер, — мягко сказал Эйдан, взяв мою руку.
Я смотрела в его красивое серьезное лицо и видела, что намерения у него самые честные. Он хочет, чтобы все, что я создаю, высоко ценилось во всем мире. Темой моего искусства никогда не являлась я сама. У меня зародилось какое-то дурное предчувствие.
— Я хотел подождать и поговорить с тобой об этом в Лондоне, — продолжал он, — потому что это затрагивает наше будущее, но, думаю, нам лучше обсудить все сейчас.
Я молча ждала.
— Эстер, я хочу, чтобы мы переехали в Нью-Йорк и также хочу заняться этой новой компанией. Я хочу, чтобы наше будущее как-то определилось, чтобы оно было ясным и радостным. А больше всего я хочу, чтобы мы были вместе, занимались тем, что нам нравится, и чтобы я чаще виделся с Сэмом.
Я почувствовала, что над моей головой сгущаются тучи.
— Я не могу этого сделать, — сказала я. — Извини, Эйдан, но я никогда не уеду из Лондона.
Эйдан ошеломленно посмотрел на меня, потом закрыл ладонями лицо и судорожно вздохнул. Я не собиралась пускаться в объяснения, молча встала и вышла из квартиры.
Дойдя до проспекта, я услышала шум, затем возглас, за которым последовало еще несколько. Какой-то голос громко и четко выкрикнул:
— Еретичка! Сучка!
Остальные присоединились, скандируя:
— Эстер, вали домой! Эстер, вали домой! Эстер, вали домой!
Группа фотографов «желтой» прессы толпилась неподалеку от шумного сборища протестующих, размахивающих плакатами с изображением моего лица, перечеркнутого красным крестом. На одном из плакатов была сделанная красной краской надпись, каждое слово которой начиналось с заглавной буквы: «Богохульная Британская Сучка». Черт бы их побрал, подумала я, только этого мне сейчас не хватало. Я с трудом протиснулась сквозь толпу и нырнула в ожидавшую меня машину, надеясь, что они не последуют за мной. Я была страшно напугана, но затем с облегчением заметила, что никаких признаков погони не наблюдается.