Шекспир мне друг, но истина дороже

Устинова Татьяна Витальевна

– Может, он в театре уже? Уехал рано утром!

– Или там ночевал! А мне не отвечает, потому что решил меня уволить.

– Федька, не болтай.

– Ты когда на работу поедешь?

– Мне в университет надо, прямо вот очень надо! А часам к трем я подъеду.

– Там и встретимся, – решил Федя.

– Ты мне позвони обязательно, когда Максим Викторович объявится!

Федя пообещал позвонить и еще раз набрал Озерова.

И тут он его увидел. Максим Викторович почему-то без куртки в одном свитере входил в стеклянные

двери.

– Шеф! – радостно закричал Федя и замахал руками. – Я здесь, шеф!

Озеров кивнул и прошел мимо к лифтам.

Федя ничего не понял.

Подхватив со стола журнал и бинокль, он ринулся следом и вскочил в лифт, когда двери уже закрывались.

В лифте почему-то невыносимо воняло гарью.

– Шеф, я весь на нервах, – заговорил Федя. – Вы пропали, джип пропал, все пропало! Чем вы занимались все эти годы разлуки?

– Тушил пожар, – сказал Озеров.

– Потушили?

– Потушил.

И тут Федя понял, что он говорит… всерьез. Абсолютно всерьез. Левая рука у шефа была забинтована, и он как-то странно и неестественно ее держал, как собака раненую лапу. Щегольский синий свитер крупной вязки был весь измазан сажей и прожжен в нескольких местах. Вельветовые брюки в потеках и пятнах. В светлых волосах черная грязь.

– Так, – сказал Федя Величковский, – понятно.

В молчании они дошли до номера Озерова, он полез было в карман за карточкой, отпиравшей магнитный замок, сморщился и сказал, что ключа нет, потерял. Пока Федя бегал к администратору, пока объяснялся, пока делали новую карточку, Максим сидел на полу в коридоре. По всему коридору тянуло гарью и близким пожаром. Потом примчался Федя и открыл дверь.

Кряхтя и тихо ругаясь, Озеров стянул штаны и свитер и вышвырнул одежду на балкон. Ушел в ванную и долго не выходил. Федя сидел тихо притаившись. Лилась вода, и Озеров все что-то бормотал.

…Какой пожар он тушил, где?! Как это получилось, что шеф ввязался в такое дело?!

Озеров вышел в полотенце, кое-как обернутом вокруг пояса, и Федя вытаращил глаза: руки начальника все были в неровных красных пятнах, сильно воспаленных. Ниже полотенца тоже пятна. И на груди.

– Обжегся, – пояснил Озеров, морщась. – Перестань таращиться. Федь, у тебя есть запасные штаны? У меня только джинсы, а сейчас мне в них не влезть.

– Да, – сказал Федя. – Конечно.

И не двинулся с места.

– Свитер тоже принеси. Да не смотри ты на меня с таким ужасом, тоже мне красна девица! – вдруг рассердился обожженный и, видимо, героический шеф. – Все нормально!

Федя кинулся выполнять приказ, но немного притормозил:

– Я не понял, кто погорел-то?

– Дом Ляли Вершининой подожгли. Мы потушили.

– А она сама?!

– Жива.

Федя перебежал в свой номер, вытряхнул из рюкзака все свое барахло и стал лихорадочно рыться. Широченные штаны, огромная кофта на пуговицах, безразмерная, застиранная футболка с картинкой –

медведь, составленный из слова «enjoy». «Enjoy» было набрано на разные лады, смешно. Еще, наверное, понадобятся носки… или нет?

Пока Озеров одевался, охая и матерясь, Федя ни о чем его не спрашивал.

– Слушай, какой у тебя рост?! – героический шеф помотал штаниной, которая была намного длиннее его ноги.

– Метр девяносто три. Да их можно подвернуть!

– Лучше обрезать.

– Да можно и обрезать, – с готовностью согласился Федя. – Я сейчас сгоняю к портье за ножницами и…

– Федька, не ерунди.

В Фединых одеждах Озерову было легче, чем в своих собственных. Ткань почти не прилегала, не терлась об ожоги, и постоянная ноющая боль, как будто все тело у него нарывало, немного отступила.

Кроме того, Федя сунул ему две какие-то таблетки из своих чудодейственных запасов.

– Это что такое? – спросил Озеров с подозрением.

– Обезболивающее, – ответил Федя. – Давайте, давайте!.. Это больничный препарат, без дураков. У меня всегда с собой…

– Я знаю, – перебил Озеров, – средства от поноса, от сердца и от головы. Тебе мамаша велела.

Он проглотил таблетки и сказал задумчиво:

– Вот дела…

– Расскажете? – осторожно спросил Федя. – Или лучше потом?

– Сейчас расскажу, – опять рассердился шеф. – Ты чего думаешь, я в обморок брякнусь? Так я не брякнусь!..

Он попытался сесть в кресло, оказался прямо перед зеркалом и поглядел на себя с отвращением.

– На самом деле я не очень понял, что случилось, – сказал он, кое-как устроившись. – Я остался поговорить с ее соседом. Помнишь, он в первый день с нами в ложе сидел?

Федя кивнул.

– Мы какое-то время разговаривали, даже выпили, по-моему. А потом пошли за ней.

– За Лялей?

– Ну да. Егор сказал, что ее нельзя одну оставлять.

– Почему нельзя?

– Потому что ее бросил этот актер… ну, их звезда самая-самая…

– Роман Земсков, что ли?

– Ну да. А она его очень любила. И теперь не может жить и собирается утопиться.

– Как?! – поразился Федя. – Так это она сама свой дом подожгла?! С горя?! Чтобы заживо сгореть?!

– Не перебивай. Ничего она не поджигала! Кто-то другой поджег. И этот другой – очень хладнокровный и опасный человек, как я понимаю.

Озерову хотелось пить, просто ужасно. Если бы дали ведро, он бы ведро выпил, вот как хотелось. Но он понимал, что для того, чтобы попить, нужно встать и пойти к крану, а он так хорошо пристроился, что почти не чувствовал боли от ожогов, и шевелиться было страшно.

– Мы с Егором подошли к дому, когда пожар только начался. Егор влез в окно и вытащил Лялю. А я тушил. Руки обжег, когда занавески срывал, они вовсю полыхали. И еще стол и шкаф! Как это крыша не занялась, удивительно. Если бы крыша, там бы все дотла выгорело.