Шекспир мне друг, но истина дороже

Устинова Татьяна Витальевна

– Мы вас проводим!

Она улыбнулась. У нее была очень хорошая улыбка и молодые белые зубы.

– Да я и сама дорогу знаю. Но если хотите, проводите.

– Федя, – прошипела Василиса, – я не пойду к директору!..

Но ему некогда было возиться с ней. Он взял ее за руку и не отпускал. В приемной толпились какие-то люди, дверь в кабинет Юриваныча оказалась распахнута настежь, и слышно было, как он там разговаривает, довольно громко.

Федя помог вдове снять пальто – все в приемной затихли и смотрели, не отрываясь. Он пропустил Ларису

Николаевну в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Василиса осталась в приемной.

Юрий Иванович наскоро попрощался, бросил телефонную трубку, выбрался из-за стола и обнял жену Верховенцева. То есть вдову Верховенцева.

– Молодец, что пришла, – сказал он, близко глядя ей в лицо. – Ты вообще дома не сиди, не сиди! Ты в театр приходи, я тебе тут дело в два счета найду.

– Не хочу я в театр, Юра. Ты же все знаешь.

Юриваныч горестно покивал. Федю они не замечали.

– Ты присядь, присядь. Вот сюда. Может, чайку попьешь? У нас Ленка такой чай заваривает, с имбирем! Говорят, он сил прибавляет, но у меня только сердцебиение от него. Попьешь?.. Или коньячку лучше?

– Юр, ну что ты? Я его терпеть не могу, коньяк этот, с самой юности.

– Да знаю, знаю я!.. Тогда чаю! Феденька, родимый, скажи в приемной, чтобы чайку нам погорячее. Скажешь?..

Федя кивнул. Оказывается, все они замечали!..

В приемной Федя сказал про чай, подумал и вернуться в кабинет все же не решился, хотя ему очень хотелось послушать, о чем станут говорить директор и вдова режиссера. Он приткнулся на стул возле окна, написал длинную эсэмэску матери, потом – короткую – отцу и напоследок смешную брату и сунул телефон в наколенный карман безразмерных брезентовых штанищ. Василисы не было, ушла, конечно, вообще все разошлись, остались только секретарша и полная дама с высокой прической. Дама куталась в пуховую шаль, и от одного взгляда на эту шаль Федю неудержимо тянуло чихать.

– …так мне ее жаль, так жаль бедняжку!.. Остаться на пятом десятке у разбитого корыта!

– Ничего, на работу пойдет.

– На какую работу? Кто ей даст работу? Она всю жизнь за мужем прожила! А ведь была когда-то неплохая артистка. Помнишь, у Германа снималась! Как фильм-то назывался?

– Нет, не скажу, не вспомню.

– А сейчас! Кому она нужна?

Федя почесал нос, чтобы не чихнуть.

– Может, Юриваныч придумает что-нибудь.

– Ах, что он может придумать! – Дама в шали закатила глаза. – На твое место ее посадит? Или, может, на мое, в бухгалтерию?

– А наследство? Наверняка что-то осталось.

– У кого?! У Виталия?! Да что ты, Леночка, он все, что имел, тратил на эту свою!.. И ведь столько лет! Где там остаться, небось одни долги.

– Да, да, это я не подумала…

Феде было неловко, стыдно, но он продолжал смотреть в окно на Большую Покровку и старые липы в снегу и слушать, стараясь ничего не пропустить.

Он был уверен, что вдова режиссера пробудет в кабинете долго, и настроился на длительное сидение, но дверь неожиданно распахнулась, дамы отшатнулись друг от друга,

как застигнутые врасплох, и на пороге показались Лариса Николаевна и Юриваныч. Он провожал ее.

Федя вскочил.

– Ты в любую минуту и мне, и Тане!.. И приходи хоть каждый день!

– Хорошо, Юра, спасибо. Ты не провожай меня, не нужно. Я не хочу.

– Вот молодой человек проводит.

– Я провожу, – с готовностью согласился Федя.

Лариса Николаевна посмотрела на него, хотела что-то сказать, но не стала. На ходу натягивая куртку, Федя следом за ней спустился по лестнице, придержал тяжелую дверь, соображая, куда именно он должен ее проводить – до остановки или, может, до дома?..

– Вон моя машина, – сказала вдова режиссера и показала куда-то рукой. – Дальше можно не провожать.

– Поговорите со мной, – попросил Федя серьезно.

– Прямо сейчас?

– В любое время.

Она вдруг опять улыбнулась.

– Ну, давайте сейчас. Чем сейчас хуже, чем потом? Ничем не хуже, правда?

Он кивнул. Машина его удивила – это был не новый, но очень солидный английский внедорожник на широких устойчивых колесах. Вдова в черном деревенском платке и мятом пальто открыла Феде дверь, уселась на водительское место и завела мотор.

– Вы ведь никакой не журналист и писать о Виталии Васильевиче ничего не станете?

– Я сценарист, – признался Федя, – работаю на «Российском радио». Делаю радиопостановки. Мы приехали…

– Я знаю, – перебила Лариса Николаевна. – Вы приехали записывать «Дуэль». Между прочим, отличный спектакль. В нашем театре почти все спектакли отличные.

– Мы в первый день видели. Правда потрясающий спектакль!.. Только его не доиграли, потому что…

…Ну да. Не доиграли, потому что муж этой самой Ларисы Николаевны был отравлен в собственном кабинете.

– Да вы не пугайтесь так, Федор! Я вполне владею собой.

Она вырулила со стоянки и неспешно покатила вниз под горку.

– Куда мы с вами поедем?

Он пожал плечами. Рассматривать ее сбоку было неудобно, но время от времени он все же взглядывал на нее, и что-то в ее облике казалось ему странным, неправильным. Да еще английская машина!.. Женщина в деревенском платке не может водить такую машину!..

– Если вам все равно, поедемте к нам. Это близко. У нас тут все близко. Я после Москвы долго не могла привыкнуть, а потом, знаете, привыкла и даже полюбила все это – горки, реку, деревья, брусчатку. Кремль у нас замечательный. Вы ходили?

Федя сказал, что еще пока не ходил, не успел.

– Сходите обязательно! Оттуда сказочные виды открываются.

Она стянула с головы платок, который все это время был на ней, и оказалось, что у нее очень молодые, густые, блестящие волосы до плеч. Тут Федя подумал, что никак она не могла быть женой Верховенцева! Сколько ей лет? Тридцать? А ему? Сто семьдесят?

Машина остановилась возле небольшого особняка с атлантами и кариатидами, с вензелями и полуколоннами, выходившего фасадом на широкую улицу.