Шекспир. Биография
Шрифт:
Так, нынешняя аудитория была бы, несомненно, удивлена количеством формальных приемов, сопровождающих все виды елизаветинского театрального действа. Временами они могли бы показаться смехотворными или карикатурными. То, что в «Глобусе» да и повсюду, ставили по шесть новых пьес в неделю, предполагает постановку «на скорую руку», что воспринималось актерами как нечто само собой разумеющееся.
Импровизация называлась «thribbling» [205] . Актеры вставали рядом или друг против друга, как предписывала традиция. Были испытанные условные способы выражения любви или ненависти, ревности или смущения. Для актера было совершенно естественным обратиться к аудитории или к самому себе, но скорее в формальной, нежели доверительной или разговорной манере. Хорошо отрепетированные монологи
205
Ср. слова thrilling (волнующий) и throbbing (пульсирующий, ритмичный).
сопровождались
С другой стороны, следует отметить размеры аудитории, насчитывавшей даже не сотни, а тысячи зрителей. О камерности не могло быть и речи. Действие было живым, оглушающим и захватывающим. По некоторым сохранившимся текстам ясно, что они слишком длинные, и актеры должны были говорить очень быстро, чтобы уложиться в три или даже два часа. Представление было живым и энергичным. Голоса звучали в полную силу и громко без всяких технических ухищрений, речь была отчетливой и звучной. Само слово acting (выступление, сценическая игра) в старину обозначало действия человека, произносящего речь, и на сцене все еще требовались определенные ораторские способности. Поэтому Ричард Флекноу утверждал, что Бербеджу «присущи все свойства превосходного оратора (он слова оживляет речью, а речь — действием). Бербедж знал, например, как изменить высоту голоса или тона; умел сокращать или удлинять слова, подчеркивая их эмоциональную выразительность. Его исполнение могло быть ритмичным или «музыкальным», явно отличным от ритмов современной ему речи. Шекспир часто использует очень короткие предложения, ставя их в ряд одно за другим, — риторический прием, называемый «стихомифия» (stichomythia) [206] . Это требует чрезвычайной театрализации диалога. В елизаветинском театре не было такого понятия, как «нормальный» голос, и практически невероятно, чтобы на сцене звучал современный вариант диалога.
206
Словесный поединок с правильно чередующимися вопросами и ответами в отрывистой, лаконической форме фразы-загадки. В стихомифии участвуют два противника, из которых один задает вопросы, другой отвечает, либо один высказывает краткие, гномического характера, суждения, а другой возражает. Правильная стихомифия переходит в середине в свою противоположность, и отвечавший начинает задавать вопросы, а задававший — отвечать.
Каждому оратору было известно, что движения и жестикуляция важны не меньше голоса. Техника движений оратора называлась «visible eloquence» — «видимое красноречие» или «красноречие тела». Сюда входили «изящные и чарующие движения», когда голова, руки и тело включаются в общий спектакль. Большинству аудитории удавалось увидеть лицо актера лишь изредка, поэтому приходилось играть телом. Опустить голову — означало изобразить скромность. Ударить себя по лбу — знак стыда или восхищения. Сплетенные руки — знак раздумья. Нахмуренное лицо могло выражать гнев или любовь. Надвинутая на глаза шляпа обозначала уныние. Рукой положено было двигать справа налево. Насчитывалось пятьдесят девять разнообразных жестов, призванных обозначать разные состояния, от возмущения до спора. Так, Гамлет, говоря сам с собой, простирал вперед правую руку, произнося: «Быть», и — в противовес — левую руку, продолжая: «или не быть»; и затем сводил обе руки вместе, выражая задумчивость, — «вот в чем вопрос». Шейлок в самых важных сценах сжимал кулаки. Физические движения были важным — может быть, самым важным — аспектом театрального эффекта. Как учил елизаветинцев врач Гален, ум и тело находятся в жизненно важном союзе. Тогда верили, что четыре телесных жидкости на самом деле изменяют лицо и тело, а от печали сердце в буквальном смысле сжимается и кровь стынет. Если актер внезапно перевоплощался, он совершенно менялся внешне. Это было магическое перевоплощение, вызывавшее в памяти фигуру легендарного Протея. Верили также, что буйный животный дух актера может повлиять на дух аудитории. Играть означало воздействовать на зрителей. Поэтому пуритане и считали театр местом весьма опасным.
В таком случае мы можем допустить, что актеры лорда- камергера не порвали полностью с условностями или традициями театра. Совершенно новый, более того — революционный стиль мог вызвать враждебную реакцию. Конечно, публика вряд ли разбиралась в различиях между «искусственным» и «подлинным»; в те первые дни зарождения публичного театра зрителям не приходило в голову интересоваться, правда или вымысел лежит в основе конкретной пьесы. Достаточно было и того, что театр воздействовал на их чувства. Итак, «Слугам лорда-камергера» предстояло совместить новую технику исполнения и новый подход к делу со старым театром. Такой театр, разумеется, совмещал в
ГЛАВА 40
Интересно представить себе Шекспира-актера. В классической школе он должен был получить начальные представления об искусстве красноречия. Некий теоретик-педагог того времени писал, что от школьников требовалось «произносить слова с приятностью и разнообразными интонациями». Упор делался на «речь, приятную для слуха»; Шекспир, судя по его положению и репутации, умел говорить красиво. Он, как и его коллеги, должен был иметь поистине феноменальную память, чтобы выучивать наизусть в буквальном смысле сотни ролей. В школьной риторике был раздел, посвященный именно этому. Он назывался мнемоникой.
207
«Венера и Адонис». Пер. А. Курошевой.
Шекспир работал актером более двадцати лет, что предполагало немалую энергию и устойчивость. Он знал, что актерам рекомендовалось тренировать тело, умеренно потреблять мясо и вино и петь кантус плянус. С самого начала он учился петь и танцевать, возможно, играть на музыкальном инструменте и кувыркаться, как акробат. В континентальной Европе английские актеры славились искусством «танца и прыжка», так же как и умением музицировать. В таких странах, как Германия или Дания, спектакли шли на английском языке, но все равно вызывали восхищение публики. Считалось, что английским актерам «нет равных в целом мире», — утверждение, которое, быть может, верно до сих пор. Еще Шекспира обучали борьбе. Кроме того, он должен был научиться по-настоящему владеть оружием: рапирой, кинжалом или мечом. Актеры часто тренировались в школе фехтования Рокко Бонетти в Блэкфрайерз, и Шекспир тоже вполне мог посещать эти занятия. В его пьесах много поединков; ни один современный ему драматург не обращался к ним так часто и не добивался такого сценического эффекта; вероятно, автор испытывал к ним особый интерес. Как бы то ни было, его публика была отлично знакома с фехтованием. Это была часть каждодневной жизни. Большинство мужчин старше восемнадцати лет носили кинжал.
Число догадок о том, какие роли играл Шекспир, начиная от Цезаря в «Юлии Цезаре» до монаха в «Ромео и Джульетте», от Пандара в «Троиле и Крессиде» до Орсино в «Двенадцатой ночи», бесконечно. Предполагалось, что в «Ромео и Джульетте» вдобавок к роли монаха он играл Хор; он был Эгеоном в «Комедии ошибок», Брабанцио в «Отелло» и Альбани в «Короле Лире». Прошедшая сквозь века театральная легенда гласит, что он исполнял роли Призрака в «Гамлете» и старого слуги Адама в «Как вам это понравится». Также ему будто бы доставляло удовольствие исполнять «королевские» роли. Он предположительно играл короля в обеих частях «Генриха IV». Допустим, что он был монархом и в «Генрихе VI» «Короле Иоанне», «Генрихе IV» и «Цимбелине» а также герцогом в «Комедии ошибок» и «Сне в летнюю ночь». Это дает нам основания предполагать, что держался он величественно и даже по-царски, а голос у него был звучный. Похоже, ему также хорошо удавалось сыграть достоинство и старость. В сонетах он размышляет о надвигающейся старости — может быть, он, играя стариков, изгонял свои страхи? Говорят, что «в роли немощного старика он выходил с длинной бородой и был столь слаб и изможден, что не мог ходить и передвигался с чьей-то помощью». Если это не апокриф в чистом виде, то можно думать, что речь идет об Адаме из «Как вам это понравится». Перечисленные выше герои участвуют и в то же время отстранены от непосредственного действия.
Один биограф описал это как «смесь концентрированности и отстраненности», интересно, что это совпадает с мироощущением Шекспира. Не приходится сомневаться, что, сочиняя свои пьесы, он хорошо знал, какие роли будет исполнять сам.
Шекспир редко выступал в комических ролях и чаще исполнял в одном спектакле две или три второстепенные, а не играл центральную или важную роль. Иногда высказываются предположения, что Шекспир произносил первую фразу пьесы или заключительную. Идея любопытная, но не всегда выполнимая. Тем не менее в пьесах, где имелись пролог, эпилог или хор, он мог брать их на себя. В этом смысле он был, как говорят французы, «голосом» труппы, выходящим на сцену в начале и конце спектакля, чтобы представить актеров. То же самое делал Мольер, который, подобно Шекспиру, был и автором, и актером в театре Пале-Рояль. О Мольере говорят, что «он был актером с головы до пят; казалось, что у него разные голоса; все в нем «говорило»: улыбка, походка, взгляд или кивок выражали больше, нежели величайший оратор мог высказать в течение часа». Скинув со счетов национальную и культурную принадлежность, можно было бы подумать, что речь идет о Шекспире.
Резонно предположить, что Шекспир играл роли, позволявшие ему наблюдать за другими актерами и наставлять их во время репетиций, подобно дирижеру оркестра. Во многих ролях, которые он предположительно исполнял, его персонаж присутствует на сцене большую часть времени. Он мог ставить танцевальные «выходы» и «уходы» и выстраивать ход поединка. Мольер также считался очень умелым режиссером, и кто-то из его товарищей сказал, что он мог заставить играть полено. Возможно, Шекспир обладал тем же даром.