Шекспир. Краткая документальная биография.
Шрифт:
Шеллоу: Что? Да, ты прав, племянник Слендер, ты совершенно прав судью и природного дворянина, который носит свой герб по крайней мере триста лет.
Слендер: Все наши покойные потомки были джентльмены, и все наши будущие предки будут джентльмены. Они носили, носят и будут носить двенадцать серебряных ершей {В подлиннике дословно "щуки".
– Прим. перев.} на своем гербе!
Эванс: Двенадцать серебряных вшей на своем горбе?
Шеллоу: Да, на своем старом гербе!
Эванс: Я и говорю. На своем старом горбе... Ну что ж, человек давно свыкся с этой божьей тварью и даже видит в ней весьма хорошую примету: счастливую любовь, говорят.
Слендер: Я имею право рассчитывать по крайней мере на четверть этой дюжины. Не так ли, дядюшка? {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 4, с. 252. В переводе "ерши" и "вши" являются эквивалентом игры слов "luce" ("люс") и "louse" ("лаус").
– Прим. перев.}
"Luces" ["щуки"]
Третья версия содержит ту балладу, о которой упоминает Роу. Мэлон обнаружил ее в конце XVIII в. и опубликовал, не пытаясь скрыть своего скептического отношения к ней.
В рукописи под названием "История театра", изобилующей всякого рода подделками и лживыми утверждениями, написанной, как я подозреваю, суфлером Уильямом Четвудом, между апрелем 1727 и октябрем 1730 г., есть отрывок, которому читатель может доверять настолько, насколько ему покажется уместным:
"Здесь мы должны упомянуть о том, что весьма образованный Джошуа Барнз, покойный профессор греческой литературы в Кембриджском ниверситете, остановился около сорока лет тому назад на одном из постоялых дворов Стратфорда и услышал, как какая-то старуха поет начало песни. Он так высоко ценил гений Шекспира, что отдал ей новое платье за две приведенные ниже строфы, а если бы старуха смогла пропеть ему всю песню целиком, он (как он часто говаривал в компании, когда речь заходила о нем [Шекспире] дал бы ей десять гиней:
Своих оленей так берегСэр Томас от врага,Что и у Томаса на лбуВдруг выросли рога.Оленей, ваша милость, нетУ вас, но есть женаПусть о рогах для вас всю жизньЗаботится она.[8.09]Джошуа Барнз (1654-1712) был профессором греческой литературы и собирателем древностей; он занимал должность в Эмманьюэл-Колледже Кембриджского университета.
Иная версия этой баллады была примерно в середине XVIII в. включена Уильямом Олдисом в его заметки к биографии Шекспира, которую он так никогда и не собрался написать. Эти заметки исчезли вместе с замыслом, однако Джордж Стивене успел просмотреть "несколько дестей бумаги" с заметками из "громоздких собраний" Олдиса и сделал выписки из них для своей книги "Шекспир", вышедшей в 1778 г.
Уильям Олдис... отмечает, что "в окрестностях Стратфорда проживал престарелый джентльмен (где он и умер пятьдесят лет тому назад), который - не только слышал от нескольких стариков в этом городе о правонарушениях Шекспира, но даже мог припомнить первую строфу той злой баллады, которую он, много раз пересказав, оставил в виде записей одному из своих знакомых: вот эта строфа, не ухудшенная и не улучшенная, а точно переписанная с того списка, который мне любезно предоставил его родственник":
Судья мировой и в парламент прошелОн пугало дома, в столице - осел,С ком именем схож он?– Походит на вошь он,Но с вошью не только по имени схож он;В величьи своем остается ослом,И мы по ушам заключили о том.С кем именем схож он?
– Походит на вошь он,Эх, с вошью не только по имени схож он.[8.10]
Еще до начала следующего столетия другой выдающийся шекспировед, Эдвард Кейпел, установил личность этого престарелого джентльмена.
Томас Джонс, проживавший в Тарбике, одном из селений графства Вустершир в нескольких милях от Стратфорда-на-Эйвоне и умерший в 1703 г., когда ему было за девяносто, вспоминал о слышанной им от нескольких стариков из Стратфорда истории о том, как Шекспир занимался браконьерством в заповеднике сэра Томаса Люси; и их рассказ об этом согласуется с рассказом, приведенным Роу со следующим дополнением: дескать, баллада, написанная Шекспиром против сэра Томаса, была наклеена на ворота его заповедника, что побудило обозленного рыцаря обратиться к юристу в Уорике, с тем чтобы возбудить иск против Шекспира; Джонс записал первую строфу этой баллады - это все, что он из нее помнил, - а Томас Уилкс (мой дед) сообщил ее моему отцу на память, и отец тоже записал ее, и вот его список: "Судья мировой и в парламент прошел..." {Shakespeare. Works. Ed. Edward Capell. Note on "The Merry Wives of Windsor". Notes (1780) ii, p. 75. Мэлон изучил отрывок и напечатал его в примечании с таким комментарием: "Я старался пересказать то, что сохранилось по этому вопросу после Кейпела внятным языком; но не уверен, что сам правильно понял его. В качестве образца его стиля привожу его собственные слова, и пусть читатель толкует их, как может" (Shakespeare. Plays and Poems. Ed. Malon (1821) ii, 139 n. Погрешности стиля Кейпела были замечены и членами Литературного клуба. "Если бы этот человек
Возможно, здесь какая-то ошибка, так как в приходской книге, в которой отмечались погребения в селении Тардбиг, как его называют в наши дни, не значится никакого Томаса Джонса ни в 1703 г., ни около этого времени хотя в ней отмечена смерть некоего Эдварда Джонса в том же году.
Пустив корни, легенда о браконьерской охоте на оленей принесла причудливые плоды в виде романтических прикрас. Из одной заметки к краткой биографии Шекспира 1763 г., подписанной латинской буквой "Р" (под ней скрывался, как выяснилось, Филип Никольс, издатель "Британской биографии"), мы узнаем о непримиримой вражде между сильными противниками - сыном перчаточника и мировым судьей - и о тех любопытных обстоятельствах, при которых в конце концов состоялось их примирение. Злая баллада была, оказывается, не "единственной стрелой", которую Шекспир "выпустил в своего преследователя, чей гнев привел его на край гибели, когда он был вынужден выполнять самую черную работу, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Как долго этот рыцарь оставался неумолимым, неизвестно; но несомненно, что Шекспир в конце концов был обязан освобождению от преследования доброте королевы".[8.11]
Гораздо позже, в следующем столетии, один из потомков рода Люси говорил, что не королева, а ее ближайший фаворит, Роберт Дадли, граф Лестер, стремился удержать мстительного рыцаря от возбуждения дела о преступлении, которое карается смертью; и впоследствии Шекспир написал "Виндзорских насмешниц", чтобы доставить удовольствие Лестеру.[8.12] Такого рода запоздалые вымыслы, плоды склонного к фантазии воображения не должны более задерживать трезвого биографа, и все же существенная часть истории о браконьерстве, поимке, судебном преследовании и бегстве дошла до нас в четырех отдельных версиях - Дейвиса, Роу, Барнза и Джонса (через Олдиса и Кейпела), - и каждая из ниих основана на слухах, распространившихся в Стратфорде, в конце XVIII в. В какой же мере эта драматическая история правдоподобна?
Говорят, что она произошла в Чарлкотском заповеднике. Сто лет назад Генри Джеймс в летние сумерки стоял среди величественных дубов и древних вязов этого заповедника, "чья освященная веками растительность кажется пережитком древней Англии, чьи бескрайние пространства, протянувшиеся в свете раннего вечера до смутно виднеющихся вдали стен времен Тюдоров, сохранились здесь, подобно отставшим от времени годам, уводящим в елизаветинский век".[8.13] Большой дом с парком расположен на берегах Эйвона, в четырех милях вверх по течению от Стратфорда, на открытой равнине Фелдона. С западной стороны воды реки омывают ступени береговой террасы. Аллея величественных лип спускается на юг к старой проселочной дороге, ведущей в Стратфорд. Из рода в род семейство Люси проживало в Чарлкоте, но не раньше середины XVI в., когда вирус новой болезни, la folie de batir [мании строить], распространился среди английского нетитулованного дворянства, один из них, наш Томас (еще не посвященный в рыцари), перестроил свой старый помещичий дом. Здешние тенистые дубы пошли на балки кровли большого особняка, фасад которого выходил на берег реки. Над крышей возвышались крытые свинцом купола восьмигранных башенок по четырем углам многофронтонного дома и две одинаковые башенки надвратного помещения. Золоченые флюгера отражали лучи утреннего солнца. Этот роскошный дом, завершенный в 1558 г., был первым елизаветинским особняком в графстве Уорикшир.[8.14]
Разумеется, Шекспир должен был знать эти места. Бродя по полям вокруг фермы своего дяди в Снитерфилде, расположенном в двух милях от Чарлкота, он не мог не заметить эти флюгера в окружавшей их листве. В наши дни лани бродят по холмистой местности Чарлкота, но их раз. вели здесь не ранее XVIII в. И в шекспировские времена это поместье не славилось никаким заповедником, в котором охотники могли бы соблазниться на незаконные действия. "Слово "заповедник" означает некое огороженное Место". Однако не всякое поле и не всякая часть общинной земли, даже если какой-либо джентльмен огородил ее стелой или частоколом и использовал как пастбище для стада оленей, юридически признавались заповедником. Для учреждения заповедника требовалось разрешение короля или по крайней мере наличие исконного права на его учреждение. Так сказано у Блэкстона.[8.15] Никто из семейства Люси не испрашивал королевского разрешения на содержание заповедника в Чарлкоте до 1618 г. У нашего Люси был разве что свободно учреждаемый питомник, в густом подлеске которого укрывались кролики, зайцы и лисы, дикие голуби и фазаны, а также другие звери и птицы, которые водятся в такого рода питомниках. Ланей обычно причисляют к дичи. Тем не менее выдающийся судья и авторитетный юрист елизаветинских времен сэр Эдвард Коук относил косуль к животным питомника, так что они могли быть в Чарлкоте. Закон 1563 г. об охране дичи, очевидно, распространялся на оленей на любом огороженном участке, а не только на тех, которые содержались в заповедниках, огороженных с разрешения закона. Более того, Дейвис (как мы видели) упоминает кроликов наряду с оленями. В этих питомниках было достаточно дичи для того, чтобы оправдать наем нескольких лесничих, чьи имена встречаются в счетной книге сэра Томаса Люси: Энтони и Хамфри, Роберт Метью (каждый из этих трех именуется или "мой лесничий", или "один из моих лесничих"), Джордж Кокс, "лесничий моего кроличьего садка", и Джордж Скейлс, сокольничий. Ни один ли из этих слуг застиг нашего браконьера, когда тот склонился над своей добычей, и представил его, опустившего глаза и прячущего за пазуху обагренную кровью руку пред очи властного хозяина имения, выехавшего верхом за ворота вместе со своей супругой, соколом и собаками? В таком виде воссоздает этот исторический эпизод для викторианской публики Джозеф Нэш на красивой форматом ин-фолио литографии, сделанной для его собрания "Старинные усадьбы Англии".