Шекспир. Жизнь и произведения

Брандес Георг Моррис Кохен

…Да человек Не может знать и правды о своих Достоинствах, покуда будет слушать О них хвалы других, чей голос только Напрасно увеличит их значенье Подобно отраженью солнца в стали Иль эха в круглой арке.

Когда затем Ахиллес прерывает его пространное рассуждение, заканчивающееся насмешкой над Аяксом, вопросом: «Неужто я забыт?», в ответной реплике Уллиса звучит явственно субъективная нотка. Внимательный читатель вынесет невольно такое впечатление, как будто он подошел к самому источнику того горького и пессимистического настроения, которое породило эту пьесу Нет никакого сомнения в том, что Шекспир сознавал в этот период своей жизни, что публика перенесла свои симпатии от него на более молодых и посредственных поэтов. Известно, что вскоре после его смерти звезда Флетчера затмила его славу. И Шекспир проникался все глубже всепожирающим сознанием, что люди в корне своем и низки, и неблагодарны. Он возмущался все больше несправедливостью жизненных

явлений и мирового порядка. Мы уловили это настроение впервые в пьесе «Конец — делу венец», где король приводит слова покойного отца Бертрама. Но это чувство обнаруживается ярче в пространной сентенциозной реплике Уллиса, которая сама по себе кажется натянутой. Уллис доказывает Ахиллесу, что он поступает неразумно, отдыхая на лаврах:

У времени привешен за спиной Большой мешок, куда оно бросает Все, что прошло, в подачку для забвенья, — Для этого чудовища, которым Глотаются все славные дела Тотчас по их свершеньи. Свершенное покроется немедля, Как старый панцирь, ржавчиной и может В нас возбудить одну насмешку; слава Промчится мимо нас, как наводненье, И мы лежать останемся, как лошадь, Погибшая в бою, которой труп Пригоден лишь служить другим в защиту. И все тогда, чтоб мы ни совершили, Послужит впрок другим, хотя дела их Гораздо ниже наших. Время схоже С хозяином, который, распростившись Кой-как с ушедшим гостем, поспешает Встречать других с приветливой улыбкой. «Прощай» звучит холодностью, а «здравствуй» Встречает нас с приветом. Невозможно Найти привет за прошлое. Дары, Доставшиеся нам: заслуга, разум, Рожденье, красота, любовь и дружба, Подвержены губительным ударам Завистливого времени. В одном Согласны только люди: им всегда Милее тот, кто ходит в новом платье, Будь даже это платье перешито Из старых лоскутков. То, что блестит, Как золото, нередко ценят выше Чем золото, когда оно снаружи Покрыто слоем грязи. Современность Влечется к современному.

Едва ли может быть сомнение в том, что один из источников той черной меланхолии, которая сквозит повсюду в драме «Троил и Крессида» следует искать именно здесь. Эта беспощадная ирония не щадит ни мужчину, ни женщину, ни войну, ни любовь, ни героя, ни любовника, и если одним из ее источников является «женское непостоянство», то другой ее источник, несомненно, «глупость публики». В конце этого разговора Уллис произносит несколько слов об идеальном государственном строе, которые пользуются знаменитостью в Англии. Здесь диссонанс между поводом к этим глубокомысленным изречениям и способом их выражения является особенно разительным. Уллис сообщает Ахиллесу, что греки узнали, почему он отказывается от участия в войне: он влюблен в дочь Приама. Ахиллес недоумевает, каким образом греки разоблачили эту тайну его интимной жизни. Тогда Уллис отвечает с большим пафосом, который плохо гармонирует с незначительностью факта и с отвратительным поведением шпиона, следующими почти мистическими, во всяком случае, чересчур глубокомысленными словами:

…Тут дива нет! Во всяком государстве Известны сокровеннейшие мысли Тех, кто стоит в главе, как знает Плутус Песчинки драгоценного металла Сокрытые в земле. Людское мненье Прочтет почти с предвиденьем богов Все, что затеют высшие. Хоть это И кажется чудесным, но на деле Бывает так!

Затем Уллис сообщает Ахиллесу, что его связь с Поликсеной сделалась предметом всеобщих толков; он старается уговорить разнеженного воина принять участие в сражении, замечая, что слова «Гектора сестра заполонила великого Ахиллеса, Аякс же сразил самого Гектора» — эти слова превратились в пословицу. На отношение Аякса к Ахиллесу намекают довольно темные заключительные стихи:

…Прощай И внемли слову друга: твой противник Стоит на льду — умей его сломить, Чтоб прежних лет величье возвратить.

Хотя все эти размышления о политике в данном случае совершенно неуместны и искусственно приклеены, но они интересны в том отношении, что образуют переход к другой великой трагедии Шекспира из римской истории, т. е. «Кориолану» (1608).

Уллис постоянно протестует против ходячего мнения, будто успех в политике зависит не от отдельных личностей, а от черной подготовительной работы; например, в том месте, где он возмущается насмешками Ахиллеса и Терсита над военачальниками:

Они клеймят систему наших действий Названьем трусости, а осторожность Считают непригодной ни к чему. В делах войны и битв, по их понятьям, Вся сила в кулаке. Искусство думать И рассчитать, как враг силен, где лучше Его атаковать,

как много войск Потребно для сраженья — называют Они постельным делом, иль пустым Черченьем карт…

Здесь Терсит задает тон — и легкое остроумие или глубокомысленный юмор прежних клоунов уступает место яростному издевательству низкого негодяя. Терсит — это карикатура на завистливого и бездарного (хотя и неглупого) плебея. Шекспир осмеивает его устами напыщенность и развращенность аристократов. Но он презирает и ненавидит его политические убеждения. Если проницательный Уллис является как бы первым эскизом Просперо с его светлым, неземным спокойствием, то Терсит словно первый очерк Калибана, но только лишенного неповоротливости и сказочной неуклюжести. Впрочем, Терсит служит скорее переходной фигурой к грубому цинику Апеманту в «Тимоне». Интереснее пространная реплика Уллиса (I, 3), где он излагает свое политическое миросозерцание. Шекспир разделяет его, по-видимому, и скоро провозглашает его энергичнее в «Кориолане». Это мировоззрение основано всецело на том принципе или на том настроении, которое получило в новейшей немецкой философии название «Das Pathos der Distanz», т. e. на том убеждении, что существующее между людьми неравенство не должно быть уничтожено. Сначала Уллис излагает систему Птолемея полуастрономическими, полу-астрологическими доводами:

Светила все и самый центр вселенной В своих путях покорны лишь ему. Вот почему небесная зеница, солнце, Имеет власть среди других планет. Как смелый царь, оно стоит над ними, Даруя блеск всем, силу и красу, И гордо назначая каждой место В кругу светил, покорных лишь ему. Но если б вдруг пресеклась подчиненность Светил небесных солнцу, если б вдруг Планеты все задумали вращаться Как захотят — подумайте, какой Тогда хаос возник бы во вселенной, Какой раздор вселился б средь людей В какой бы вид пришла земля от вихрей, Ужасных бурь, взволнованных морей! Не скрылся ли б навеки в государствах Тогда спокойный мир?

Затем следуют стихи, вошедшие во все английские антологии из Шекспира и вводящие нас непосредственно в трагедию о Кориолане. Речь идет о термине «degree» (т. е. приблизительно — «сословие»):

…О, верьте мне, Что если раз исчезла подчиненность, Тогда прощай исход счастливых дел! Она душа всему. Не ей ли только Поддержаны — порядок в городах, Успехи школ, цветущая торговля, Права семейств, короны, скиптры, лавры… Попробуйте остаться без нее — И в тот же миг раздор воспрянет всюду, Не связанный ничем! Пучины вод Поднимутся над твердою землей И сделают весь шар земной похожим На мокрый, грязный ил. Жестокость станет Царить над тем, кто слаб. Дурные дети Восстанут на отцов. Насилье сменит Везде закон, иль, лучше говоря, Добро и зло, забывши власть закона, Смешаются, утратив имена! В главе всего тогда восстанет сила. И быстро увидав, что ей ни в чем Препятствий больше нет, подобно волку Накинется на все, пожрав к концу И самое себя. Такой хаос царит везде, где только Исчезла подчиненность; без нее Мы, думая идти вперед, ступаем За шагом шаг назад. Где же хотят Чтить власть вождей, там низшие, имея Дурной пример в других, влекутся им же Питая в сердце зависть к тем, кто выше.

Шекспир отдавал так часто личным заслугам предпочтение перед преимуществами происхождения, что его нельзя заподозрить в сословных предрассудках, в пристрастии к чинам. Он здесь выражает только то аристократическое мировоззрение, которое сложилось у него гораздо раньше и крепло все больше с течением времени. Оно сложилось в стране с аристократическим, одно время даже монархическим строем и развивалось затем под влиянием, с одной стороны, враждебного отношения буржуазии к актерам, с другой — меценатства знати. Потом это мировоззрение прониклось страстным задором и выразилось резко и энергично в «Кориолане».

Хотя драма «Троил и Крессида» кажется на первый взгляд романтической пьесой с античными героями, но она является, несмотря на все свои причудливые орнаменты, просто сатирой на античные сюжеты и пародией на романтику. Вот почему эту драму только с некоторой натяжкой можно сопоставить с попыткой других поэтов снова оживить гомеровские фигуры, например, с «Ифигенией в Авлиде» Расина и «Ифигенией в Тавриде» Гёте. Греки Расина — французы придворных салонов; эллины Гёте — немецкие принцы и принцессы эпохи гуманитарного классицизма в пластических позах, как на картинах Рафаэля и Менгса. Можно было бы подумать, что Гектор Шекспира, цитирующий Аристотеля, и его лорд Ахиллес со шпорами и эспаньолкой, похожи на английских лордов эпохи Ренессанса так же, как расиновский Seigneur Ахиллес на придворного в напудренном парике и башмаках на красных каблуках. Но Расин не создает карикатуры. Шекспир же пишет преднамеренно пародию. У него все кончается резким диссонансом. Любовнику изменяют, героя убивают, верность осмеяна, ветреность и злоба торжествуют. Нигде не сияет луч надежды на лучшее будущее.