Шекспир
Шрифт:
Бессмысленно в комедиях Джонсона искать распределение персонажей в соответствии с диагнозом. Гумор в комедии, в отличие от медицины, задан не столько природой, сколько — обществом. Он относится к нравам и диктуется модой. С точностью делового человека такое понимание гумора формулирует персонаж с говорящим прозвищем Кэш (тогда оно значило то же, что и теперь): гумор — это «монстр в обличье джентльмена, рожденный притворством нашего галантного века и вскормленный глупостью» (III, 2).
Хорошо сказано, хотя и трудновато для водоноса Коба, кому это разъяснение адресовано. Кстати, имя «Коб» тоже говорящее и, возможно, говорит больше, чем значит: этим коротким словцом в Лондоне звали людей его профессии — водоносов, но предполагают, что Джонсон подключился к шекспировским выпадам против лорда Кобема… Так ли, трудно
Прочесть любой текст на латыни или по-гречески для Джонсона не составило бы труда. Его ученость и любовь к древним были столь велики, что вредили его успеху драматурга. Он написал две трагедии на античные сюжеты, выверив каждое слово по классическим источникам, но зритель не оценил его усилий, и трагедии провалились. После успеха комедии Every man in his humourон написал парную — Every man out of his humour(«Каждый вне своего гумора»), где попытался привить елизаветинской сцене греческий опыт Аристофана, чьи персонажи не только действуют, но пускаются в пространные рассуждения по поводу происходящего. Последовал провал, после которого Джонсон прекратил сотрудничество с труппой лорда-камергера и предпочитал писать пьесы для закрытых театров или придворные маски — жанр, вошедший в моду: придворные разыгрывали античные сюжеты, демонстрируя пышные костюмы под музыку на фоне декораций.
Джонсон стал первым придворным поэтом в Англии и получил королевскую пенсию. Он не стремился закрепить успех дворянским гербом, хотя и рассказывал, что его отец, умерший до его рождения, был священником и происходил из благородного рода. Бен Джонсон иначе отстоял свой патент на благородство, неизмеримо повысив престиж писательского имени и литературного дела.
Состоятельный джентльмен
Это обычные слова о Шекспире в конце 1590-х. В них, однако, нет и никогда не звучало безусловного одобрения. По поводу джентльменства иронизировали современники. По поводу состоятельности сокрушаются потомки: может ли поэт быть удачлив в делах? Им кажется, что поэту более пристало нищенствовать и умереть под чужим забором. Он должен жить в долг, а если он сам кому-то одалживает и еще настаивает, чтобы ему долг возвращали, да еще с процентами… Тут что-то не так, давайте искать настоящего автора!
До нас дошло только одно письмо, адресованное Шекспиру, и оно — деловое. Его автор — Ричард Куини из семьи старых соседей по Стрэтфорду. Его отец Адриан вместе с отцом Шекспира (еще до рождения поэта) были оштрафованы за навозную кучу перед их домами на Хенли-стрит. Потом оба исправились и побывали в должности бейлифа. Ричард Куини также дважды ее исполнял и был неизменно вовлечен в дела городской корпорации, которые к концу века шли хуже некуда. Зимой 1597/98 года он отправляется в столицу, чтобы добиться облегчения налогового бремени на город, пострадавший от пожаров и неурожая. Там он получает (28 января 1598 года) письмо от еще одного влиятельного члена городской корпорации Абрахама Стёрли, среди прочего извещающее его о том, что, по мнению отца Ричарда, «наш земляк м-р Шекспир не прочь потратиться на покупку пары ярдлендов земли либо возле Шоттери, либо поблизости от нас; он [Адриан] считает, что было бы в самый раз посоветовать ему обратить внимание на наши десятинные земли» {31} .
Речь идет о крупном вложении средств (ярдленд равен приблизительно 30 акрам, а один акр — 0,4 гектара, хотя точная мера колебалась в зависимости от местности), и Шекспир окажется в состоянии совершить эту сделку лишь в 1605 году. Поскольку со времен Реформации десятина в пользу церкви не взималась, деньги оставались городу и шли на поддержание
О том, что Ричард Куини просил или собирался просить деньги у Шекспира, известно из его письма драматургу, в котором, впрочем, речь шла только о возможности разделаться с текущими долгами в Лондоне. Вот это единственное письмо, непосредственно Шекспиру адресованное:
Возлюбленный земляк,
осмеливаюсь обратиться к вам как к другу, испытывая нужду в вашей помощи — 30 фунтов под мое и м-ра Бушела поручительство или мое и м-ра Миттона. М-р Росуэлл все еще не прибыл в Лондон, а у меня дело чрезвычайной важности. Вы очень дружески обяжете меня, если поможете выбраться из долгов, что я сделал в Лондоне, я же возблагодарю Господа и обрету душевный покой, невозможный для должника. Я сейчас отправляюсь ко двору, надеясь на ответ, который покончит мое дело. Вы не утратите ни доверия ко мне, ни денег, да будет на то милость Божья, теперь же исполнитесь, как и я, надеждой — и не нужно страшиться, а я с сердечной благодарностью употреблю свое время и успокою вашего друга, ежели дело затянется, а то и вам как бы не пришлось оказаться среди тех, кто платит. Время заставляет спешить к цели, а я остаюсь в надежде на ваше участие и помощь. Боюсь, что этим вечером я не вернусь от двора. Спешу. Да будет с вами Господь и со всеми нами. В «Колоколе» на Картер-лейн, 25 октября 1598-го.
Поскольку письмо осталось у Куини, то оно либо не было отправлено, либо представляет собой первоначальный набросок; впрочем, времени переписывать у Куини не было, спешка ощущается не только на словах, но и в стиле. Он, кажется, говорит сразу и о своем долге, помочь с которым просит Шекспира, и об их общем деле, которое ему, в конце концов, удастся решить: в январе будущего года королева дала согласие на то, чтобы ослабить налоговое бремя для города, «дважды пережившего бедствия и почти уничтоженного пожарами» {32} . Личные расходы Куини были оплачены из казны в сумме 44 фунта.
Неизвестно, отправил ли Куини письмо, дал ли Шекспир деньги… В уже упомянутом письме Стёрли советует Куини, как лучше повести разговор с Шекспиром, чтобы убедить его войти в дела корпорации не без обоюдной выгоды:
Вы можете снабдить его необходимыми рекомендациями для достижения цели, а он — обзавестись здесь друзьями; мы же полагаем, что цель достойна и он может ее достичь. А добившись ее, он и сам преуспеет, и для нас сотворит благо. Hoc movere, et quantum in te estpermovere, ne negligas, hoc enim etsibi et nobis maximi erit momenti[Действием, насколько тебе дано побуждать к действию, не пренебрегай, ибо тем себе и нам посильно будешь способствовать].
Стёрли не упускает возможности блеснуть латинской фразой — они есть в большинстве его писем, а некоторые из них просто написаны на латыни. Эти письма, имеющие непосредственное и личное отношение к Шекспиру, совсем иным показывают его стрэтфордское окружение, чем часто оно представляется: не захолустные провинциалы, а отцы города, озабоченные судьбой своих сограждан, исполненные гражданского сознания, нередко имеющие университетское образование, как Стёрли, выпускник Колледжа королевы в Кембридже, или младший сын Ричарда Куини, получивший степень бакалавра в Бейлиол-колледже в Оксфорде. Любопытно, что по возвращении из Кембриджа Стёрли служил у сэра Томаса Люси в 1573—1580 годах, то есть если история с браконьерством имела место в шекспировской биографии, он должен был знать о ней из первых рук, но она никогда не упоминается в его многолетней переписке с семьей Куини.
В упрек Шекспиру порой ставят второе письмо Стёрли (4 ноября 1598 года) по поводу возможности занять у него деньги, в которую Стёрли, кажется, не очень верит: «…что же касается того, что наш земляк м-р У-м. Шек. готов добыть нам деньги, то я порадуюсь, услышав когда, где и как…» Но добавляет: соглашайтесь, если условия будут приемлемы. Из этой переписки видно, что Куини для него — близкий человек, с которым он работает для общей цели и с которым говорит совершенно доверительно. Лондонский драматург, хотя и местный по рождению, человек чужой, может быть, в этот момент даже и незнакомый. И даст или не даст он деньги — неизвестно.