Шел снег
Шрифт:
— Выпиши мне справку, старый плут! — потребовал капитан.
— Вы офицер? Из какого полка?
— Что? Не узнаешь меня?
— Что-то не припомню…
— Д’Эрбини, чертов ворюга!
— Постойте, постойте… Ну да, возможно…
— Что значит, возможно?
— Знаете ли, с вашей бородой… Но нос узнаю, такой же длинный.
— Поторопись, чтобы мы успели получить пайки.
— Сколько у вас человек?
— Двадцать девять.
— Ха, в Москве у вас была сотня.
— Давай побыстрее!
— А лошадей?
— Одна моя и четыре мула.
— Овес отпускается только лошадям.
Пуассонар старательно заполнил бланк, подписал
— С немецкими обозами мы получили муку, овощи и даже говядину.
Представляя себя за обеденным столом с говяжьей отбивной на косточке, капитан привел остатки эскадрона на склад. Упитанный и хорошо одетый кладовщик стал выкладывать из разных ящиков продукты: зеленый горошек, ржаную муку, три куска говядины, бутылки красного вина, которые тут же были распределены между гвардейцами.
На улице, ведущей к крепости, драгуны, взбодренные мыслью о предстоящем обеде — первом настоящем обеде после стольких недель голодовки — наткнулись на банду худющих оборванцев, вооруженных штыками и палками с набитыми на концах гвоздями.
Обе группы застыли в напряженном ожидании, обмениваясь злобными взглядами. Одни хотели спасти свои пайки, другие — завладеть ими. Туши мертвых лошадей настолько замерзли, что отрезать от них хоть кусочек было невозможно. Совсем недавно люди, стоящие друг против друга, были собратьями по оружию, теперь же, чтобы завладеть мешочком муки, готовы были убивать, как дикие звери. Драгуны, стоявшие в первом ряду, обнажили сабли, стоявшие позади стали заряжать ружья.
Стороны не спускали друг с друга глаз. Когда капитан уже взводил курок своего пистолета, Полен предложил ему:
— Господин капитан, у нас есть несколько кусков говядины, может, пожертвуем одним из них?
— Отдать часть пайка? Ни за что! Ты, похоже, думаешь, что у нас есть лишнее?
— Этим отощалым нечего терять.
— Чего не скажешь про нас.
— Они опасны.
— Раз хотят, чтобы их изрубили саблями, тем хуже для них.
— Когда вас окружают дикие звери, господин капитан, то самое лучшее — бросить им что-нибудь из съестного. И пока они будут грызться между собой за свой кусок, можно унести ноги.
Капитан, порывшись в мешках, вытащил за кость говяжью четверть. Раздвинув ряды своих драгун, он выехал вперед и швырнул мясо под ноги банде оголодавших оборванцев. Полен оказался прав. Вокруг упавшего в снег куска мяса мгновенно образовалась свалка; замелькали кулаки, пошли в ход штыки; сбитые с ног люди падали, хватая друг друга за горло. Воспользовавшись завязавшейся дракой, капитан и его люди ушли к крепости, где надеялись хорошо поесть, промочить горло и разыскать свою бригаду, а если не удастся, то присоединиться к какому-нибудь гвардейскому полку.
Принцип «каждый за себя», который господствовал до Смоленска, порождал вынужденное братство. Единая цель сплачивала попавших в беду людей. В пути они по воле случая объединялись в небольшие банды, ибо сообща было легче защищаться от голода, холода и мародеров. Такие банды состояли из безоружных солдат, которые ружьям предпочли водку, и гражданских, представлявших разные слои общества. И те, и другие очерствели, потеряли человеческий облик и были способны снять сапоги с умирающего прежде, чем тот отдаст Богу душу. Внутри этих злобных крошечных сообществ формировалась собственная система выживания, отход от которой обрекал отступника на неминуемую гибель.
Орнеллу взял под опеку предводитель одной из таких банд, которая устроилась в заброшенной покосившейся деревенской избе на берегу Днепра. Человек семь или восемь, укутавшись в одеяла, сидели вокруг костра на корточках,
Высокий тип с косматой бородой, нацепивший кирасу поверх женского салопа, кинжалом проколол сердце и перенес его на доску, служившую столом, чтобы разрезать на куски. Запихав в рот свою долю, его сосед снял кивер, внутри которого хранились ножницы, бритва, нитки и иголки, и, оставшись в круглой шелковой шапочке, принялся зашивать порванную шаль, которой обматывал себе грудь.
Некоторое время слышалось только потрескивание горевших досок да чавканье восьми ртов, пережевывающих недоваренное мясо. Что-то стукнуло в дощатую панель, которая заменяла отсутствующую дверь. Главарь, оттолкнув прижавшуюся к нему Орнеллу, открыл сумку, с которой никогда не расставался, и вытащил скальпель. Это был доктор Фурнеро — мужчина лет сорока, с суровым взглядом карих глаз, с лохматой бородой и волосами до плеч. В сложившейся группе у него был непререкаемый авторитет. Орнелла доверилась этому искушенному жизнью мужчине, рассказала ему о себе, о том, как ее мать торговала перьями и прочими аксессуарами в лавке женской одежды на набережной Жевр. «Жизнь нас всех потрепала», — говорил он ей. Империи было мало дела до хирургов. При медицинских факультетах закрылись анатомические театры, и студентам-медикам приходилось по ночам лазить через кладбищенские решетки, чтобы выкопать свежий труп и затем препарировать его на чердаке — там же, где и обитали. Зимою же жиром мертвецов они обогревали свои мансарды. На войне Фурнеро приходилось лечить пациентов не только без средств, но и без власти. Он подчинялся ненавистным военным комиссарам, которые разворовывали продовольствие, предназначенное для госпиталей. Фурнеро не позволяли оперировать раненых во время сражения, мало того, соответствующей команды приходилось ждать днями: штабные офицеры более всего были озабочены сбором оружия и боеприпасов, а пушечное мясо могло и подождать.
Со скальпелем в руках доктор ждал, прислушиваясь к шорохам снаружи. Кто-то снова осторожно поскреб по щиту и жалобно заскулил.
— Собака?
«Это везение, — подумал доктор, — еда сама просится в котелок». Они уже ели запеченных в углях ворон, лошадиную требуху, так почему бы не отведать жаркого из собачины? Он приоткрыл заборный щит, чтобы впустить животное, и его обдало ледяным ветром. В темноте безлунной ночи при слабом свете костра Фурнеро ничего не увидел, но по скрипу снега догадался, что животное у него под ногами. Он нащупал его и пошире приоткрыл проход, чтобы впустить огромный мохнатый шар, который тут же принялся отряхиваться от снега. Доктор понял, что ошибся: то была не собака, а человек. Промерзший до костей, он на четвереньках пополз к костру, поскуливая, как домашняя собачонка.
Остальные члены шайки равнодушно сидели у огня, в который успели подбросить дров, и продолжали жевать. Доктор преградил пришельцу проход к огню, что возмутило Орнеллу:
— Послушайте, доктор, вы же не откажете ему в тепле…
— Откажу.
— Ну, пожалуйста, разрешите ему погреться.
— Принеси снега.
Она подчинилась без лишних слов и внесла в защищавшую их от ветра лачугу большой ком свежего снега.
— Взгляни на его пальцы! — сказал доктор. — Они побелели и потеряли чувствительность. Это обморожение. Если их греть у огня, они распухнут, почернеют и начнется страшная гангрена. Помоги мне освободить его от лохмотьев…