Шел снег
Шрифт:
Снежная вьюга замела уложенные в штабеля мертвые тела, и на ведущей к крепости улице образовались белые горки. Фурнеро и его сообщники смешались с разъяренным людом, который ломился в массивные ворота главного склада. Из окна второго этажа к ним взывал инспектор Пуассонар:
— Погодите! Продуктов хватит на всех!
— Чего ждать?
— Нам надо укомплектовать пайки!
— Мы сами их укомплектуем! Открывай!
— Погодите…
— Заткнись, поросенок, а то попадешь на вертел.
Подталкиваемая множеством рук, сквозь расступающуюся толпу промчалась распряженная коляска — лошадей реквизировали артиллеристы — и, врезавшись в складские ворота,
Пуассонар собирался уносить ноги. С наружной стороны окна он прикрепил лестницу, которой уже воспользовались двое его помощников. Позади здания их ожидали фургоны. Но едва инспектор ступил на подоконник, как Фурнеро ухватил его за фалды голубого пальто.
— Что у тебя в повозках?
— Служба его величества! — хриплым голосом ответил Пуассонар.
— Где мясо?
— Стада так и не прибыли!
Доктор подался вперед. Он схватил инспектора за горло и вполсилы сдавил его. Внизу Пуассонара ждали сослуживцы из отдела продовольственного снабжения, а возницы, сидевшие на козлах с поводьями в руках, лишь ждали сигнала к отправке. Инспектор простонал:
— Отпустите меня. Я ничем не могу вам помочь.
— Действительно, ничем. Отправляйся же к своим ворюгам!
Фурнеро слегка подтолкнул Пуассонара, и тот, покачнувшись на подоконнике, с криком полетел вниз и рухнул на пропитанный воском полотняный верх фургона. Кучера тотчас же подстегнули лошадей, и повозки исчезли из вида на пересечении заснеженных улиц.
А в складах продолжался форменный грабеж. В мешках, сумках, котомках, карманах исчезало все, что можно было унести. Для будущих биваков забирали даже доски от ящиков. Фурнеро наклонился к Орнелле, которая набивала свой узел сушеными фруктами.
— Уж сегодня-то мы в рай не попадем, — сказал он.
— Значит, попадем завтра, — с отсутствующей улыбкой ответила она.
Вдалеке послышалась канонада. Похоже, одна из армий Кутузова начинала наступление на арьергард французов.
Экипажи следовали по дороге, проложенной императором и его гвардией: двадцать пять лье по равнине до села Красное, куда позднее должны были подойти армейские корпуса Даву, принца Евгения и Нея, которым надлежало поочередно покидать Смоленск. Карета с секретарями и фургоны канцелярии расположились на ночь в березовой роще в окружении бивачных костров тиральеров молодой гвардии. Ими командовал капитан Вотрен, коренастый, грубый и крикливый, однако заботливый к своим подчиненным. Рано утром он ударами палки принялся будить солдат, спавших на снегу в обледеневших шинелях. «Подъем! Подъем! Будете еще спать не проснетесь!» Солдаты вставали один за другим с глазами, воспаленными от дыма костров, у которых всю ночь, поддерживая огонь, дежурили унтер-офицеры. «Подъем! Черт бы побрал этих идиотов, что так долго спят!» Пронзительные крики Вотрена
«Подъем! Подъем!», — продолжал орать капитан Вотрен, успевая раздавать тумаки направо и налево. Воткнув палку в снег, офицер встряхнул сонного парня и заорал, обращаясь к уцелевшим солдатам второго батальона: «Подъем! Иначе вас ждет участь Лепэля!» Оставив попутчиков, Себастьян подошел к огню. Гвардейцы были, пожалуй, единственными, кто не променял свои мундиры, шинели и кивера, хоть и изрядно обтрепанные, на разномастную гражданскую одежду, и потому, несмотря на меховые воротники и обмотки на гетрах, сохранили воинский облик.
Капитан Вотрен предложил секретарю кусок жареного мяса, наколотый на штык. Не снимая перчаток, Себастьян взял его и начал есть. Он с трудом проглотил пищу, а когда пережевывал неподатливые жилы, даже не задумался, что за мясо он ест. Не все ли равно: не будь иного выхода, он стал бы людоедом, лишь бы продержаться до Парижа.
Тиральеры разбирали составленные в пирамиды ружья. По команде капитана один из них, перекинув через плечо ремень ружья, ударил в барабан, рассыпая звонкую дробь. Себастьян вернулся к своей повозке, зашевелились пассажиры других карет свиты. В молочном свете морозного утра снегопад прекратился. Перед тем, как тронуться в путь, Себастьян осмотрел лошадей и был неприятно поражен, заметив на ляжке левой пристяжной большую глубокую рану с черными сгустками запекшейся крови. Себастьян с досадой соскочил вниз: ночью кто-то вырезал кусок мяса из ляжки животного, которое из-за сильного мороза потеряло чувствительность.
— Господин барон…
— Что, уже отправляемся? — пробормотал барон, выглядывая из-под одеяла и щуря глаза.
— С одной лошадью это будет трудно.
— Что вы такое говорите, господин Рок?
— Лучше взгляните сами.
— О-ля-ля! Какие ужасы вы хотите мне показать?
— Что случилось? — с тревогой спросил выглянувший из кареты Сотэ.
— Весьма скоро вы узнаете это, — сквозь зубы процедил барон и направился вслед за Себастьяном к искалеченному животному.
Подошел кучер с фургона, груженого архивом и картами, и, осмотрев лошадь, сокрушенно покачал головой:
— Как все это нехорошо… как нехорошо…
— Оставьте свои комментарии при себе, — оборвал его барон, которого вывело из себя это крайне неприятное происшествие.
— Что будем делать?
— Для начала, господин Рок, распрягите бедное животное.
— Останется одна лошадь, но она не потянет карету, хотя и получила свою норму овса в Смоленске.
— Да, да, — поддержал его кучер, — для такой большой кареты нужна четверка лошадей.
Барон задумался. Второй батальон тиральеров с барабанщиками впереди выступал походным маршем. Орел, увенчивавший древко свернутого знамени, надменно парил над киверами гвардейцев.
— Я отправлюсь верхом на второй лошади, — решился барон. — Мы погрузим на нее лишь самое необходимое. Вы, господин Рок, займете место на козлах архивного фургона рядом с этим кучером.
— А как же семья Сотэ?
— Пусть, как остальные, идут пешком. К тому же доктор Ларрей рекомендует ходьбу как средство от затекания конечностей. Вы им все растолкуете.
Порезанная по живому лошадь повалилась на снег и забилась в конвульсиях. Пар из ее ноздрей быстро превращался в лед, как и та слеза, которую Себастьян заметил в уголке ее круглого карего глаза.