Шемячичъ
Шрифт:
День хоть и ясный, солнечный, но все же осенний. Ветерок над замком кружит знатный. За час-другой проберет так, что зуб на зуб не попадет. Поэтому оба одеты тепло и нарядно. Василий — в камзоле и польском кунтуше, отороченном по опушке мехом, и кокетливой собольей шапочке с золотистыми перьями фазана. Полы кунтуша застегнуты под самую шею. На поясе в богатых ножнах сабля. Рядом с ней кинжал в серебряных ножнах — добыча в последней схватке с крымчаками Шах-Ахмата… Просторные штанины темно-синих парчовых порток заправлены в высокие голенища сапог.
На
Несколько в стороне от них, в окружении боярышень и сенных девок, молодая княгиня Ксения. На ней шубка из золотистой тафты, полы которой опушены мехом куницы. На голове светлый повой из плотной парчи, туго завязанный под округлым подбородком. Поверх повоя золотой обруч, с которого, переплетаясь в замысловатые узоры, на чело свисают нити жемчуга, играющего в лучах солнышка радужным огнем. На левой руке княгини, по примеру знатных польских дам, светлая меховая муфта. В нее можно просунуть и вторую руку, если озябнет.
— Ты бы, сын, к людям спустился да иконку, поклонившись, со всеми вместе встретил… — отведя от речного дола взгляд, обращаясь к Василию, молвил Иван Дмитриевич.
Молвил негромко, скрипучим, словно звук у расщепленной молнией сосны на ветру, голосом. Но сыны боярские и дворяне в свите тут же навострили уши, как сторожевые собаки на шорох мышей в овине.
— Мне и отсюда пока все видится неплохо, — поспешно, не задумываясь, с налетом юношеской легкомысленности отозвался князь Василий, подбоченясь. — Пока не слепой…
— Хоть и зрячий, но слепой, — недовольно проскрипел старый князь, — раз не понимаешь, что должен быть первым среди встречающих икону. Слушайся меня ноги, я бы тотчас поспешил на встречу чудодейственной. А ты, гляжу, рано с гордыней познался. Смотри, как бы каяться не пришлось… как мне ныне за прежнюю гордыню свою.
— Прости, — повинился перед родителем Василий. — Ляпнул, не подумав. Уже прозрел и поспешу с княгиней встречать со всем народом иконку. Может, и ты с нами?.. Слуги отнесут.
— Нет, я уж отсель полюбуюсь… Зачем слуг утруждать да новые грехи плодить. А вы идите. Поспешайте. Я — потом к ней прильну, когда в монастыре будет.
Ни старый князь Иван Дмитриевич, собиравшийся провести остаток дней своих простым монахом в слободском Волынском монастыре, ни сын его, Василий Иванович, даже подумать не могли, как отзовется в поколениях рыльских и курских людей их диалог. Подслушанный ближней свитой, пущенный ею гулять по городам и весям, пересказанный и переиначенный людской молвой и так и этак, сдвинутый на века во времени, он достигнет ушей потомков в следующем виде.
«…Рыльский князь Василий Шемяка, узнав о неоднократных случаях чудотворения, пожелал перенести явленную Икону из часовни в свой город. Его желание было исполнено. Но так как Шемяка не захотел выйти за городские ворота
Но Икона пребывала здесь недолго: она чудесным образом исчезла и возвратилась на место явления своего, на берега Тускари. И после источала исцеления всем, с молитвою обращающимся к Богоматери…».
Весной 1486 года, бывший светлый князь Иван Дмитриевич, сын Шемякин, уже тихий и хворый инок Феодор Волынского монастыря, в первый и последний раз свиделся с Настасьей Карповной и чадами их преступной любви — заневестившейся Забавой да непоседливым отроком Дмитрием. Расплакавшись, расцеловал всех блеклыми, бескровными губами в лоб и щеки. Потом, успокоившись, благословил каждого кротким крестным знаменем, шепча: «Спаси вас Бог!»
Покидая инока Феодора, располневшая на сытных хлебах Настасья всхлипывала, давясь слезами и непонятным комом, подступившим к горлу. Ей, как любой бабе, хотелось завыть в голос, с причитаниями. Но бывший князь Иван Дмитриевич и не муж, и не покойник еще. Соромно по живому и, почитай, чужому выть да причитать. Вот и держалась изо всех сил.
Настасья Карповна об освобождении князя Ивана Дмитриевича из татарского полона узнала в тот же день, как он был привезен в Рыльск. Но увидеться с ним до последнего момента не могла. В княжий замок ее не призывали, а сама и рада бы пойти туда, да кто ее пустит. Надеялась увидеться во время встречи чудотворной иконы Знамение Божией Матери. Но там был только молодой князь Василий Иванович. О старом сказывали, что немощен, потому и не мог выйти из замка…
Беззвучно плакала Забава. Только по-девичьи остренькие узенькие плечи сотрясались, выражая ее внутреннюю боль и печаль. Время от времени, когда слезы особо туманили взор, ладошкой либо концом плата убирала их с личика. Но они тут же возвращались на место.
Не плакал один отрок Дмитрий. Прикусив до синевы нижнюю губу, чтобы не тряслась и не выдавала его волнения, он сумрачно взирал на происходящее. Какие бури бушевали в его худенькой груди и бушевали ли они там вообще — осталось его тайной. Но что было явью, так это желание поскорее покинуть келью.
За стенами монастыря Настасью Карповну и ее «выводок» ждал князь Василий. Тут же стояла пара телег с впряженными в них лошадками из княжеской конюшни. На одной из телег, густо набитых сеном, лежали узлы и узелки — нехитрый скарб Настасьи. Под сеном, невидимые для глаз, находились заступ, коса, вилы, грабли, печная лопата, пара ухватов, кочерга да топор — предметы необходимые в каждой крестьянской семье. Часть этого принадлежала самой Настасье, часть была подарена ей княжескими людьми. Конечно же, по распоряжению князя.