Шепот стрекоз (сборник)

Янсюкевич Владимир

– Вот когда будет, тогда и документы оформим, и детей заберёте.

Дачник отвёл глаза в сторону, задумался.

– Анжела! – позвала тётка.

Тотчас из глубины квартиры, непонятно откуда, бесшумно вынырнула Анжела, молодая женщина в белом переднике. Она прошла в гостиную, по дороге задержавшись взглядом на притаившемся за дверью Матвейке. Матвейка обмер.

– Анжела, уберите это, – распорядилась тётка, указав на чашки. – Педиатр Детков уходит. И займитесь цветами в зимнем саду. Я вас давно просила об этом.

– Поняла, Эльвира Семёновна.

Анжела собрала посуду на поднос, вышла из гостиной и прошла мимо Матвейки, сделав вид, что его здесь нет.

Дачник, наконец, справился

со своим затруднением, он откашлялся и сказал деловым тоном:

– Через полтора часа вас устроит? А если получится, то и раньше.

– Через полтора часа. Или раньше. Договорились, – тут же согласилась тётка.

– Но я хотя бы… могу взглянуть на них?

– Только через дверь. Они спят. И я не хотела бы лишний раз их тревожить. Бедные дети столько пережили.

Дачник встал.

– Понимаю.

Матвейка был босиком, а элитный паркет, к счастью, не скрипел, (слава элитному паркету!) поэтому ему удалось бесшумно вернуться в отведённую им комнату. Он бросился на край кушетки, рядом с Санькой, вниз лицом, натянув на голову покрывало. Почему-то в голове всплыли вдруг слова из старой колыбельной: «Не ложися на краю, придёт серенький волчок…»

Тётка приотворила дверь, не выпуская её из руки.

– Видите? Спят, – сказала она тихо.

Вскоре Матвейка услышал удаляющиеся шаги. Он вскочил, заглянул в замочную скважину.

Тётка распахнула входную дверь.

– Не прощаюсь. Рада, что мы с вами нашли общий язык, – сказала дачнику с улыбкой. – Жду с нетерпением.

Дачник раскланялся и торопливо исчез.

– Анжела! – позвала тётка. – Мусор! Анжела, ты где?

– Я в зимнем саду, занимаюсь цветами, Эльвира Семёновна! Как вы приказывали! – послышался ответ.

– Ладно, занимайся! Я сама…

Какое-то время дверь оставалась открытой. И никого не было видно. А тётка, наверное, ушла за мусором. Вдруг она появилась с ведром в руках и, выйдя из квартиры, направилась к мусоропроводу. Пора! – решил Матвейка. Другого такого случая не будет. Он молниеносно схватил Саньку вместе с покрывалом – не забыл и бутылку с недопитым молоком – и выбежал из комнаты.

В это время в коридоре появилась Анжела с цветочным горшком в руках. Матвейка остановился, замер, прижав к себе спящего Саньку. Женщина тоже остановилась в недоумении. Потом, не говоря ни слова, одобрительно кивнула, прикрыв глаза.

Матвейка двинулся дальше, не мешкая, влез в кроссовки, выбежал в общий коридор, остановился, прислушался. Тётка гремела у мусоропровода. Матвейка выскочил к лифтам и сразу нажал на кнопку вызова. К счастью, грузовой лифт уже стоял на этаже. Не дожидаясь, когда дверь полностью раздвинется, Матвейка пролез в образовавшуюся щель, нажал на кнопку первого этажа и забился в угол у дверной стенки. Тётка возвращалась в квартиру. В этот момент дверь поехала. Через лифтовое зеркало, он видел, как промелькнул мимо кабинки её шёлковый халат. (Слава сумасшедшим лифтам, которые ходят, как им вздумается!)

Теперь надо было проскочить незамеченным мимо консьержки. На табло загорелась цифра один, лифт остановился, дверь бесшумно отъехала в сторону. Матвейка выскочил из лифта, прижался к стене, прислушался. Внизу, где находилось гнездо консьержки, кто-то громко разговаривал, о чём-то спорили, потом раздался выстрел. А! – телевизор. Матвейка пулей пронёсся мимо консьержки, стрельнув взглядом в её дозорное обиталище. Недрёманное око, свирепая птица Рух, неподвижно сидела перед экраном с закрытыми глазами и клевала своим огромным носом. (Слава телевизионным сериалам!) Через несколько секунд Матвейка оказался на улице. Санька так и не проснулся.

18

Добежав до бабы Нюры, Матвейка умолчал о кровожадном дачнике, умолчал о том,

как тётка торговалась с этим дачником, представившимся директором детского дома, умолчал и о своём намерении отправиться на ту сторону реки, в больницу, где его ждёт умирающая мама, ждёт с исцеляющим напитком. Умолчал не потому, что не доверял, а потому что вообразил, что скоро мама встанет на ноги, и они вернутся с ней в свою квартиру, и всё будет по-прежнему. Просто стал собираться в дорогу, сказав, что их с Санькой отпустили погулять, и он пришёл проститься и забрать вещи.

Баба Нюра с тоской глядела, как Матвейка с рюкзаком за плечами, из которого выглядывал довольный Санька, выводит из квартиры велосипед. Перекрестила на дорогу, всплакнула.

– Уж боле, поди, не свидимся. Прощевайте, детки! Дай-то вам Бог!

Ту часть города, где пролегла благоустроенная набережная, и находился причал для парома, Матвейка хорошо знал. Это было совсем недалеко от их дома, в трёх или четырёх кварталах. А дворами – и того меньше. Когда родился Санька они с мамой там часто гуляли. Там росли розы. Много роз. Красные, жёлтые, белые, фиолетовые. Они располагались в живописном порядке на газонах, огороженных аккуратно постриженным низкорослым кустарником. И поливали их с помощью особых установок с крутящимися фонтанчиками. Светило солнце, и серебристые брызги переливались радужным светом. А у парапета стояли любители-рыболовы с длинными удочками из бамбука, с приделанными к ним миниатюрными катушками для лески. Рыболовы сидели на раскладных стульчиках в надвинутых на лоб кепках и дымили папиросами. Иногда вскакивали, одной рукой задирая в небо удочку, как антенну, а другой, пытаясь поймать трепыхающуюся и сверкающую на солнце рыбёшку. А мимо проплывали большие туристические теплоходы, туда-сюда сновали моторки. А поодаль от набережной сиротливо торчала из воды полуразвалившаяся опора недостроенного моста. Его начали сооружать, когда Матвейка ещё не родился, но так и не достроили, забросили, мама говорила, то ли грунт поплыл, то ли денег не хватило. А скорей, всего и то и другое. Когда деньги расходуются совсем на не то, на что они были выделены, то и грунт плывёт, и фундамент заваливается. И по прежнему, чтобы добраться до противоположного берега, где располагался промышленный район, ныне, кстати, заброшенный, городу приходилось довольствоваться паромом.

Когда Матвейка выкатил на набережную и спустился к причалу, как раз совершалась посадка на очередное судно. Народу было немного. Паром ходил дважды в сутки – утром и ближе к вечеру.

С берега к парому тянулись широкие сходни на металлических понтонах, для въезда машин. А сам паром представлял из себя большую плавучую платформу с кабинкой для моториста и рулевого, огороженную железными поручнями и снабжённую мощным дизелем. Матвейка спешился и стал подниматься по боковой дорожке на сходнях, где у входа на борт дизеля стоял кассир-контролёр, крупная немолодая женщина с двумя подбородками, в цветастой косынке, подвязанной на затылке, из-под которой торчали в беспорядке рыжие кудряшки, в тёмно-синей юбке из плотной ткани и таком же жакете с короткими рукавами. Через плечо наискосок на ней висела кондукторская сумка с защёлкивающимся замком, к лямке которой был привязан кругляш отрывных билетов.

– Поторапливаемся, граждане! Скоро отходит! – громко приговаривала она, получая деньги и лихо отрывая от кругляша полагающийся билет. При этом подбородок её ходил туда-сюда, как взбалтываемая жидкая опара, и потому менял себя в количественном отношении, то он был один, то сразу три.

Матвейка протянул контролёрше пятьдесят рублей, неожиданный подарок Витьки, всё, что у него было.

– Мальчик, билет стоит шестьдесят рублей! И за велосипед сорок! Итого сто рублей.

– У меня больше нет.