Шепот звезд
Шрифт:
– Так, так, - согласился Иван Ильич и спросил штурмана: - Погоду уточнил?
– Естественно, - отозвался тот.
– Начинай предполетную подготовку.
– Вы попробуйте движки запустить после долгой стоянки, - буркнул под нос штурман.
Иван Ильич стал прислушиваться. Если б все происходящее было на материке, то можно было бы сказать, что приближается электричка. Но здесь электричек нет. Зазмеилась поземка, затрепетали красные флажки, привязанные к заглушкам. Слева от самолета что-то треснуло - будто уронили
– Заглушки долой!
– крикнул Иван Ильич.
– В кабину!
Техники, не вполне осознающие, что происходит, но напуганные, засуетились, забегали, заглушки полетели в раскрытую дверцу грузовой кабины.
Раздались треск и звук как бы битого стекла. Это пока необъяснимое явление придало техсоставу дополнительную резвость.
Трещина начала медленно увеличиваться, над открытой водой поднялся туман, мешаясь с поземкой.
Вдруг разводье стало сужаться, и четырехметровые льдины полезли одна на другую, сверкая гранями, раздался треск. Льдины поднялись почти на попа и вертикально рухнули в воду.
– От винта!
– крикнул Иван Ильич по старой памяти и, затаскивая стремянку, поправился: - От двигателей! Запуск ТГ и первого!
– Уходим, - сказал он, влетая в пилотскую кабину.
– Все по местам. Запуск ТГ.
Радист принялся включать АЗСы (автоматы защиты сети).
– Есть запуск ТГ!
– ответил он.
Махоткин, потягиваясь и позевывая, занял левое кресло и по привычке пристегнулся. Выставил атмосферное давление аэродрома на барометрических приборах и включил работающие автономно авиагоризонты - основной и запасной.
Он не хотел напускать в кабину холод и показывал сквозь закрытую форточку пальцы по номеру запускаемого двигателя.
Второй пилот глядел как завороженный на стариков, взявших в свои руки инициативу. Их, казалось, не очень смущал вал торошения, который двигался к полосе: для этих льдов самолет - что маленькое насекомое.
Махоткин осмотрел приборы, назначение некоторых знал только теоретически, но то, что необходимо для взлета, мало изменилось с каменного века авиации.
После длительной стоянки двигатели зависали, давали заброс температуры, Иван Ильич время от времени позволял себе запрещенные приемы - щелкал кранами остановов.
– Не сумеем ли уйти на новую полосу?
– спросил он.
– Нет, - отозвался Махоткин.
– Все осмотрел. Пути нет.
– Уйдем в конец этой полосы, - сказал Иван Ильич.
– Все-таки я проверю работу двигателей и систем и... Бери, Вася, общее руководство. КВС, считай, убит - выронил знамя.
– Что ж, - согласился Махоткин и, повернувшись к радисту, сказал: Читай молитву!
– Есть читать молитву!
– почему-то весело отозвался тот и принялся читать карту предполетных обязательных проверок.
Ему отвечали: есть! согласовано! выставлено!
Иван Ильич занял место бортмеханика на подвесном кресле, надел гарнитур и поправил лорингофон.
– Экипаж, выруливаем!
– сказал Махоткин и снял машину со стояночного тормоза.
Проехал несколько метров вперед и стал разворачивать машину по малому радиусу. И порулил в конец полосы, подальше от вала торошения.
После того как Махоткин принял на себя командование, Иван Ильич стал обращаться к нему на "вы".
– Вы, командир, рулите, а я послушаю, как гремит нога.
Через минуту он вернулся и снова занял свое место.
– Ни черта не пойму. Моторы гудят, снаружи ревет.
Махоткин запросил разрешение на руление, хотя уже рулил вовсю.
– Руление разрешаю, - отозвался РП (руководитель полетов) прокуренным голосом.
Махоткин рулил неспеша, время от времени подтормаживал педалями; кабина при этом плавно уходила вперед, и самолет, как сказали бы моряки, подвергался килевой качке.
Махоткин прошел полосу до конца, развернулся и поставил машину на стояночный тормоз. Он испытывал давно забытое чувство маленького мальчика, который со своего велосипеда пересел на соседский и обнаружил, что соседский и выше, и удобнее, и даже послушнее в управлении. Старики переглянулись. И вдруг Махоткин слегка улыбнулся и подмигнул.
– Вас понял, - отозвался Иван Ильич.
Махоткин нажал кнопку переговорного устройства и дал команду:
– Стюарду и двум слесарям немедленно покинуть борт через задний люк! Немедленно!
И стал внимательно глядеть через переднее остекление вперед, в сторону предполагаемого взлета.
– Покинули борт, - доложил Иван Ильич.
– Задний люк закрыт, лампочки горят.
Махоткин перекрестился.
– Трещина прошла вдоль полосы, - сказал Иван Ильич.
– И вправо взять нельзя: торосы; влево некуда. Взлет по дуге. Дай ногу.
– Приготовиться к взлету, - сказал Махоткин.
– Второй пилот - только на приборы. Крестинин, диктуйте скорость!
– Есть!
– отозвался Иван Ильич.
– Экипаж, взлетаем!
– Скорость пятьдесят, семьдесят, сто, сто сорок, двести, - диктовал Иван Ильич - всех вдавило в кресла, неровности полосы перестали угадываться, - двести пятьдесят, рубеж, триста...
"Рубеж пройден - и дальше хоть издохни, а взлетай!" - мелькнуло в сознании.
Иван Ильич диктовал скорость, чувствуя внутренне, что творится безумие, которое так же объективно и непоправимо, как вал торошения, ломающий полосу. И безумие это - нарушение всех правил и инструкций, которые пишутся в авиации красным. Но в минуту сию ни о чем думать нельзя, главная его доблесть - выполнять свои обязанности, несмотря ни на что, служить дополнительными руками командиру, от которого зависели и техника, и жизни.