Шепот звезд
Шрифт:
Отец в любых обстоятельствах был и остается "рыцарем ледового воинства"... А он, его сын, способен повторить разве что подвиг Урванцева ни на что другое он не способен. Ему как герою не хватает простодушия.
Он стал одеваться. Куда-то запропастился носок. Облазил всю комнату, заползал под диван. Не ехать же на работу в одном носке!
Он увидел кроссовки Одессы и в них красные носки. Надел, то есть кое-как натянул чужие красные носки. Во идиотизм! Униформа, золотое шитье и - красные носки.
Его слегка покачивало.
Сунулся
"Надо сперва домой, - решил он.
– Почистить зубы и разыскать японские шарики от запаха. А отец в это время... Ах, как нехорошо все получается!"
Предстоял тяжелый день.
"Нет, домой нельзя - нет времени", - решил он и увидел зеленый огонек такси.
Где умыться? Ладно. На аэродроме. Где отыскать японские шарики? Ведь к прилету "шестьдесят шестой" съедется большой той. Будет и Виктор Павлович ныне всесильный, - пусть решает задачку: казнить героев или оставить их нарушения и самодеятельность без последствий? Как жаль, что закрыты аптечные киоски и мелкая галантерея, - купил бы и зубную щетку, и носки...
Глава седьмая
У аэровокзала Николай Иваныч снял фуражку, чтобы не привлекать взглядов сверканием капусты на козырьке и эмблемы на тулье, и, подняв воротник плаща, устремился в туалет.
Здесь, в беспощадном свете люминесцентных ламп, он, глянув в зеркало, поразился своему виду - будто после болезни: похудевшее, бледное лицо и мешки под глазами - на вид можно дать все пятьдесят. К счастью, никого из своих не было.
"Как бомж", - подумал он и стал умываться и чистить зубы пальцем.
Пиво оттянуло действие пьянки, но от него, крупного начальника, шел дух, смертельный даже для пролетающих мух. Что ж теперь, весь день молчать? А кто будет давать "ценные указания"? У кого есть эти чертовы шарики? Кто у нас профессиональный алкаш? На первый случай кофе, то есть зерен кофе...
Он пригладил брови и выдернул из носа волосок. И, заранее сделав неприступное лицо большого начальника, вышел. И направился в АДС (аэродромно-диспетчерскую службу) уточнить прилет "героического" борта.
Ему не пришлось спрашивать, а следовательно, и дышать, - старичок РП (руководитель полетов) сам сообщил:
– Борт в зоне аэродрома. Просили подать санитарную машину.
– Что там?
– спросил Николай Иваныч "в сторону", как в старинных пьесах, но старого барбоса не проведешь.
– Не понял. Подали реанимацию, как просили.
– РП сочувственно вздохнул: - Понимаю ваше состояние. Поедем встречать, машина ждет. Там уже весь генералитет. И высокая комиссия с мухобоем вернулась. Скорбят, что не осмотрели и не приняли после ремонта борт.
– Кому потребовалась санитарная машина?
–
– РП отвел глаза.
Крестинин-младший был до такой степени занят своим состоянием и опасением предстать перед генералитетом в непотребном виде, что его душа не выходила за границы собственного тела.
"Уж не батька ли малость покалечился?
– подумал он, следуя за РП по рулежной дорожке.
– Вечно лезет на рожон!"
Когда РП, а за ним и Крестинин вышли на стоянку, до них донеслось- об этом говорили все, - что борт прошел траверс дальнего привода и шасси выпустились. И посадка не будет представлять особой сложности. Но за штурвалом почему-то второй пилот. Куда делся командир?
– Почему потребовалась медицина?
– спросил Крестинин, стараясь стоять лицом к ветру.
– Кому-то плохо. Сердце.
– Кому?
– Кажется, Ивану Ильичу.
"Ну, батька у меня железный человек, - подумал Николай Иваныч.
– Не стареют душой ветераны, комсомольцы тридцатых годов. Нет-нет, он не из тех, которые умирают".
Самолет показался над лесом, вот плавно коснулся бетонки - даже дымок не пошел из-под колес - чисто посадил, молодец - и покатился.
– Ну, молодцы!
– крикнул кто-то, но высшее командование дулось, не зная, как трактовать авантюру, закончившуюся, скорее всего, благополучно.
Когда самолет подрулил, дверца раскрылась, хотя двигатели еще не выключились, и появился Махоткин. И по его лицу Крестинин почувствовал, что произошло что-то по-настоящему страшное. И его занятое собственным состоянием сердце сжалось.
"Отец!" - догадался он и бросился к выдвигаемому трапу, хотя и понимал, что все, что бы он теперь ни делал, - пустое.
– Задний люк открыт, - махнул рукой Махоткин санитарам с носилками. Там удобнее.
Потом увидел Крестинина-младшего и положил руку на его плечо.
– Так-то, - вздохнул он.
– Мужайся, сынок.
Носилки с телом Ивана Ильича проследовали мимо Крестинина-младшего. Лицо старика казалось помолодевшим и пугающе красивым.
Глава восьмая
На похоронах он пребывал в том состоянии, когда окружающее плавится и плывет, как предсонные образы, которые ни понять, ни определить невозможно; он не хотел и не мог поверить тому, что больше никогда не услышит отцова косноязычного рычания, не увидит его комического гнева по поводу классового самосознания и прочего вздора. Он еще не осознавал по-настоящему своей вины перед отцом, кроме общепринятого: "Все мы в конечном счете убиваем своих родителей, беззащитных перед нами". Кроме того, он боялся глядеть на утопающее в цветах лицо, враз помолодевшее, и руки, которые когда-то могли разорвать колоду карт. Он помнил каждый ноготь, каждый волосок на запястьях. Он боялся доказательства того, что отца, собственно, нет. И вообще, он участвует в каком-то обмане.