Шепот
Шрифт:
– О, нелепо, конечно. Гораздо проще остаться и мило побеседовать с этой леди.
Глаза Роберта сузились. И она в ужасе поняла, что он пришел в бешенство.
Линн ожидала другой реакции, по-видимому, она была глупа, думая, что он начнет защищаться. Вместо этого он бросился в атаку.
– Беседы не было. Я находилась там лишь столько времени, сколько понадобилось, чтобы заплатить и подождать, пока картину запакуют. Всего какие-то минуты. Пара минут, – сказала она, в свое оправдание.
– Значит, никто из вас и рта не раскрыл, –
– Ну, не совсем.
– Я полагаю, что тут уж ты про меня наслушалась.
Это ему полагалось защищаться, это он должен был испугаться. Почему же все встало с ног на голову? И Линн в страхе прошептала:
– Ну, нет, Роберт, вовсе нет.
– Я этому не верю. Твое любопытство заставило тебя все выслушать, навострив уши и открыв рот, пока твоего мужа обливали грязью. Не говори мне, что было не так, Линн, потому что мне лучше известно. – Он дрожал. – И как можно говорить о лояльности! Если бы у тебя была хоть крупица лояльности, ты прежде всего туда бы и не вошла.
– Как бы я это узнала? Как я могла бы это узнать?
– Ты прекрасно знала, что эта особа имела отношение к искусству и к галереям. Ты об этом не забыла, Линн. А имя – ты ведь его не забыла, не так ли? Когда ты увидела это имя, ты должна была подумать, – это не Сьюзен, это не Мери, такое имя не встретишь на каждом углу. Ты должна была подумать: ну, может быть, это возможно. Не буду испытывать судьбу. Но твое любопытство победило, не так ли?
Как точно он все рассчитал, промелькнуло в голове Линн. Ее бросило в жар.
– Ну, не так ли?
Его пронзительный голос наполнил собой комнату, так что Бобби, услышав незнакомые ему нотки, повернул испуганное личико к отцу.
Теперь Линн пришлось самой перейти в наступление.
– Ты совершенно невозможный! Ведь моей единственной мыслью было только привезти тебе что-нибудь, что принесло бы тебе немного радости в эти тяжелые для нас дни! И я ее оборвала. Я не хотела ничего слушать, и я пошла прочь, когда она…
– Ты ее оборвала? Но ведь ты только что сказала, что никто ничего не сказал. Советую тебе придерживаться одной версии.
– Ты меня совсем сбил с толку. Ты поймал меня на слове. Когда ты такой, я нахожусь в таком замешательстве, что не знаю, что говорю.
– Да, конечно, ты в замешательстве. Теперь послушай меня – я хочу знать, что в точности было сказано, слово в слово.
Он прыгнул, подобно удару бича, и схватил ее за руки, как раз в том месте, где он всегда хватал ее раньше, за нежную часть руки над локтем. Его сильные пальцы сжались, большой палец сдавил ее руку до самой кости.
Снова ребенок в манеже потянулся вперед и встал, свесившись через барьер. Он смотрел на них своими широко раскрытыми глазами.
– Отпусти, – сказала Линн, стараясь не повышать голос, чтобы не напугать малыша.
– Я жду ответа.
Боль была ужасной, но она продолжала говорить ровным голосом:
– Говори потише, Роберт.
– Я хочу знать, что сказала эта ненормальная женщина, вот что я хочу. Отвечай!
Он встряхнул ее. На его лице было выражение бешенства, которого она никогда у него не видела раньше, что-то дико отчаянное и злое. Не на шутку испугавшись, она начала плакать.
Он затряс ее так сильно, что ее голова замоталась на шее.
– Роберт, отпусти! Мне придется закричать, и все узнают. Это сумасшествие. Посмотри на ребенка!
Мокрые розовые губы Бобби были широко раскрыты, а круглые глаза наполнились слезами.
– Посмотри, что ты сделал с ребенком!
– Тогда говори.
– Ты всегда взваливаешь вину на меня! Я не могу с этим согласиться.
– Я взваливаю вину на тебя?! Это ложь, Линн. Самая настоящая ложь.
Ребенок с силой затряс манеж, упал на спину и заревел. И Линн, обезумев от боли, страха и опасений за Бобби, закричала:
– Пусти же меня Роберт! Черт тебя…
– Расскажи, и я отпущу.
Она была в полном душевном смятении, в отчаянии несправедливо осужденного узника, жертвы страха. И это отчаяние в ней взорвалось.
– Хорошо! Я буду говорить! Хватит лжи! Пусть правда выйдет наружу! Почему ты скрывал все от меня все эти годы? Я хотела поговорить с тобой и спросить, почему ты никогда не доверял мне настолько, чтобы быть со мной откровенным. Почему ты скрывал от меня, что твой отец сделал с твоей матерью? О, теперь я понимаю, почему ты так не любил визиты тети Джин! Это ты, ты не хотел, чтобы она приезжала, из боязни, что она скажет что-нибудь лишнее. А почему? Неужели ты так плохо думаешь обо мне, что считаешь, что я не смогу понять правду о твоей семье? Почему ты считаешь, что ты должен быть без малейшего изъяна и иметь высокое происхождение?
Она видела, как бьется кровь в его висках, на которых выступили внезапно синие вены. И теперь, когда она начала, а давление рук Роберта стало невыносимо, она тоже стала кричать, не заботясь о том, слышит ли ее кто-нибудь или нет.
– Почему ты сказал мне, что Керида была красивая и богатая? Для того, чтобы я ревновала? Почему ты ничего не сказал мне о ее сломанном бедре? Почему ты жил со всей этой ложью и заставлял меня тоже жить с ней? Теперь я знаю, я все знаю. Моя жизнь, вся моя жизнь… Что с тобой происходит? Что ты наделал?
Ее слова градом обрушивались на него.
– Обманщик, лжец, я находила всевозможные объяснения, потому что я боялась правды. Мне необходимо сохранить свою мечту. Она рассказала мне обо всем, что ты с ней делал, Роберт, обо всем. Она сказала…
Он отпустил ее, затем схватил картину, поднял высоко над головой и с силой бросил об пол, сломав на куски раму и разорвав холст снизу доверху о спинку кресла. Ребенок закричал, в дальней комнате послышался мощный удар по клавишам рояля, затем смолк. Он дышал часто, и тяжело, как зверь.