Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы
Шрифт:
На манеж выбежали вооруженные распорядители и препроводили Проклятого скитальца к трибуне Божественного. Постепенно шум стих. По давней традиции, воин, выигравший схватку, сейчас должен был сообщить публике, в честь кого он сражался: в честь своей страны, своего правителя, бога, а может быть, в честь своей возлюбленной.
– Кому ты посвящаешь свою победу? – спросил громогласец.
Капронос не сразу понял, чего от него хотят, а когда понял, односложно отвечал:
– Божественному!
Громогласец
Алеклия приложил пальцы ко лбу, поблагодарив капроноса, и попросил:
– О, воин, называющий себя Проклятым скитальцем и разбивший дикарей, открой лицо, яви народу свой мужественный лик.
Громогласец повторил слова правителя, чтобы даже самые дальние ряды смогли понять сказанное. Люди замерли в ожидании, но Проклятый скиталец непочтительно медлил. Телохранители Божественного во главе с Семериком, видя такое непослушание, уже зашевелились, приготовившись спуститься вниз и силой заставить капроноса снять шлем, и только смотрели на правителя, ожидая хотя бы малейшего намека на сей приказ.
– Что же ты? – удивился Божественный. – Какие тайны мешают тебе сделать то, о чем просит правитель одной из самых величайших стран?
Громогласец повторил. ДозирЭ взялся двумя руками за шлем и снял его, а после смахнул с головы мокрый от пота подшлемник. Перед потрясенной публикой открылось благородное молодое лицо, лицо, несомненно, авидрона.
– Так ты говоришь, – с усмешкой обратился Алеклия к Главному распорядителю, – что этот воин прибыл из далеких стран?
– Прости меня, мой Бог! – взмолился распорядитель. – Меня, верно, обманули мои помощники – негодяи!
Но Инфект его уже не слушал.
– Назови свое имя, капронос, а также свои занятия, да так, чтобы все слышали, – сказал, улыбаясь, Божественный.
– Я ДозирЭ из Грономфы, сын Вервилла, десятник Белой либеры, – признался молодой человек.
Его расслышали немногие, и громогласец повторил слова воина. Узнав, что Проклятый скиталец один из телохранителей Инфекта, публика вновь вскочила и бушующим восторгам не было предела.
«Эгоу, Божественный!» – крикнул кто-то. На верхних рядах запели «Слава Авидронии!», и после нескольких слов музыканты подхватили торжественный гимн. Вскоре тысячи голосов сотрясали старинное здание Ристалища. Казалось, эти славные звуки должны долетать до самых дальних уголков Грономфы.
Когда страсти постепенно улеглись, Алеклия вновь обратился к капроносу:
– Знаешь ли ты, ДозирЭ, что воинам Белой либеры запрещено учавствовать в схватках капроносов? Знаешь ли, какое наказание грозит тому, кто нарушает закон?
– Знаю, мой
«Прощения!» – раздался голос в толпе. «Прощения, прощения!» – потребовали другие. Число голосов с каждым мгновением множилось. Алеклия властным жестом заставил трибуны замолчать.
– Что ж, благодари их, – молвил он, указывая на толпы зрителей. – Я прощаю тебя. Но ты должен поклясться, что более не будешь драться в Ристалище. Клянешься?
– Клянусь, – отвечал уже ничего не соображавший ДозирЭ.
– Клянусь! – повторил громогласец.
– Хорошо. В таком случае за эту блестяще одержанную победу я, от имени всех присутствующих здесь грономфов, награждаю тебя пятьюдесятью инфектами. Возрадуйся!..
Несколько позже взбешенный ДозирЭ, уже скинувший тяжелые доспехи, ворвался в помещение к распорядителю, с которым договаривался о бое. За ним спешил Кирикиль, пытаясь удержать хозяина от опрометчивого поступка.
– Куда ты, хозяин? Тебе нужно срочно к лекарю!
– Подождет! – огрызался воин.
Войдя в помещение, белоплащный увидел распорядителя, лежащего на полу с метательным ножом в сердце. Авидрон был мертв. Из-за спины протиснулся Кирикиль, посмотрел на тело и сказал молодому человеку:
– Где ты, там всегда кровь и смерть. Сдается мне, что вокруг тебя толпами роятся злые духи. Да ты и сам, верно, гаронн – не зря выбрал сегодня этот ужасный шлем…
«Сюркуф», – осенило ДозирЭ. Он вспомнил имя того человека, которого видел перед боем вместе с убитым ростором Ристалища. Сюркуф!
Глава 29. Влюбленный грономф
От ран, полученных в схватке с бедлумами, ДозирЭ пострадал сильнее, чем на войне, и попал в лечебницу Белой либеры под бдительный присмотр строгих лекарей и их трудолюбивых помощников. Впервые с тех пор, как молодой человек покинул отца и отправился в лагерь Тертапента, он оказался предоставленным самому себе. Наконец-то, за много месяцев служения Божественному, он мог побыть один, прийти в себя после бурных событий и предаться мыслям.
Следует здесь отметить, что к тому времени несчастный ДозирЭ, незаметно для себя, уже достиг по отношению к Андэль той наивысшей степени чувств, когда дороги назад уже не было, когда все думы и помыслы могли иметь отношение только к предмету страсти. А потому не проходило и дня, чтобы грономф, под пристальным вниманием вездесущего глаза синеокой Хомеи, не думал о светловолосой люцее, переживая при этом необъяснимые сладкие страдания, замешанные на глухой тоске, чудных воспоминаниях, постоянном беспокойстве и непроходящем желании.