Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы
Шрифт:
Туртюф отпил из кубка более половины и проглотил несколько сочных кусков оленины. Утолив жажду и голод, он размяк и подобрел. Устроившись на мягких подушках, судовладелец некоторое время наблюдал за откровенным танцем юных проказниц. Наконец он обратился к Жуфисме, которая в ожидании любых распоряжений была неподалеку:
– Я был во многих странах на многих трапезах, мой взор ублажали лучшие танцовщицы материка, но я не встречал женщин, более искусных в танце, чем красавицы твоей акелины.
– Благодарю тебя, мой хозяин. Для меня нет слаще слов, чем твои похвалы. Помни – всё лучшее в нашей скромной обители в твоем
– О Жуфисма, клянусь Гномами, Хомеей, Слепой Девой, Великанами и всеми прочими здравствующими богами, что ты и сама прекрасна, словно флурена-вискоста, с поднятыми парусами, наполненными добрым ветром. Не знаю, зачем я трачу время на твоих люцей, когда мне следует молиться тебе одной, умудренной опытом многих побед, утолять жажду в озерном лоне твоей красоты, несравненной и глубокой. Вот кто бы, верно, украсил каждое мгновение моего пребывания здесь!
Жуфисма расцвела от услышанных похвал. Счастливая улыбка посетила ее чувственные уста. Но, зная свое место, она только сказала:
– Я у твоих ног, рэм. Любое твое пожелание!
Туртюф вновь потянулся к кубку, одним глазом наблюдая за движениями танцовщиц. Девушки уже подбирались к гостю, кружа, падая ниц или вдруг вставая на цыпочки и вытягиваясь тонкими телами к небу. Их спелые округлости теперь едва не касались мужчины. То был ритуальный танец сельских девственниц, завезенный в Грономфу издалека. Девственницы молитвенно упрашивают бога плодородия ниспослать урожай, а взамен предлагают насладиться своими невинными прелестями. Бог соглашается и совершает божественный акт любви.
– Приведите Андэль, – вдруг потребовал Туртюф и отмахнулся от назойливых танцовщиц.
Жуфисма прогнала девушек и поспешила удалиться сама.
Вскоре появилась Андэль в белой плаве из тонкого шелка. Полупрозрачная ткань крепилась на одном плече (другое было обнажено), обвивала небольшую грудь, прямую спину, тонкую талию, струилась живописными складками по округлым бедрам и ниспадала вниз, едва закрывая колени. В отличие от обычной уличной плавы, глухой, многослойной, длиннополой, надежно скрывающей рельеф женской фигуры, эта открытая плава очерчивала, иногда совсем откровенно, все самые любопытные детали. Светлые волосы девушки с вплетенными сиреневыми лентами были стянуты на затылке, прекрасную головку украшал бронзовый венец люцеи.
Туртюф улыбнулся девушке. Еще никогда Андэль не казалась ему столь прекрасной. Когда полгода назад он впервые столкнулся с ней на лестнице акелины, она выглядела совсем юной, почти подростком, с недоразвитым телом и детским личиком, несмышленой, стеснительной. Но теперь он любовался красивой молодой самочкой, с вздымающейся грудью, изнывающей в тесноте ткани. Туртюф обомлел. «О Мой Бог, эта девушка, несомненно, достойна большего, чем быть люцеей грономфской акелины», – восхищенно подумал он.
Андэль приложила пальцы ко лбу, приблизилась к гостю и опустилась перед ним на колени.
– Что изволишь, мой повелитель? Хочешь, я умащу твои плечи и грудь ароматическими маслами? Или желаешь, чтобы я скинула одежды и покрыла всё твое тело поцелуями, как в прошлый раз?
– Послушай, – обратился эжин к люцее, подняв ее с колен и усадив рядом. Он был серьезен, почти суров, и девушка ощутила
– Как? – разочарованно воскликнула Андэль. – Ты решил посещать другую акелину?
– Нет же. Надобности такой нет. Но мне предстоит далекое плавание в Медиордесс. Времена настали лихие. Реки, моря и океаны полны пиратских флотилий, и трудно сказать, удастся ли мне вернуться живым и невредимым с кораблями, полными товаров.
– Ты смел и отважен. Вся Грономфа знает о твоих подвигах. Ты потопишь вражеские корабли и вернешься с победой! – убежденно заявила Андэль.
– Всё так, мы не раз давали отпор разбойникам. На мои палатины набраны лучшие матросы. Но знай, геройствовать я рад, но только тогда, когда за спиной плещутся весла авидронских военных судов. Но на этот раз удача мне изменяет. Флотоводцы не дают мне боевых кораблей; я оправляюсь в путешествие один, на свой страх и риск.
– Почему ты не можешь отправить кого-нибудь вместо себя? – спросила наивная Андэль. – Зачем тебе рисковать самому?
– Зачем? Я всю жизнь всё делал сам, и делал отменно. Не доверяя никому, я добился всего, о чем и не смел мечтать. Теперь я строю собственные корабли, покупаю лавки, земли, дворцы. Купил тебя, словно рабыню, могу купить всю эту акелину вместе с Жуфисмой. И только потому, что всё делал сам…
Туртюф был раздражен, и Андэль предпочла прекратить неосмотрительные расспросы. В Грономфе вообще было не принято обсуждать дела с женщинами.
Гость между тем смягчился, что-то вспомнил, полез в потайной карман и достал кожаный мешочек, похожий на кошель. Девушка со скукой подумала о деньгах, но на этот раз ошиблась. Туртюф развязал мешочек и внезапно извлек наружу ожерелье тонкой работы из витой золотой проволоки с подвеской круглой формы, изображающей Хомею.
– Прими этот дар в знак моего к тебе расположения, – сказал Туртюф.
Андэль не могла поверить своим глазам. Мужчина меж тем уже надел сверкающее ожерелье на шею люцеи. Золотая подвеска приятной тяжестью легла на грудь. Девушка сначала обрадовалась, яркий румянец удовольствия и стыда выступил на ее щеках, но вдруг расстроилась, вспомнив о завистливых подругах, о Жуфисме и, главное, о Каруду. Но Туртюф будто прочитал ее мысли.
– Не бойся, Андэль, я не позволю тебя обидеть.
Наедине с мужчиной Андэль была поразительно нежна. Люцея и судовладелец возлежали на огромном ложе в лучших покоях акелины, куда допускались только самые важные посетители. Туртюф благосклонно принимал ласки, пусть неумелые, временами даже забавные, но такие трогательные, такие сладкие. Несмотря на множество неловкостей в движениях Андэль, он даже и не думал вспоминать о Каруду, об этой развратной и нечувствительной женщине, которая могла в течение всего одной ночи довести его до полусмерти бесконечными дерзкими прямолинейными атаками, каждый раз опустошая жадно, досуха. Да к этому он и не стремился. Нет, теперь Туртюф, едва ли не впервые, ощутил прелесть и превосходство трепетной юной чувственности и с удовольствием купался в этой наивности, свежести, неумелой старательности. Не спешил опустошать кубок, отпивал маленькими глотками и, как истый исследователь, изощренно долго смаковал удивительный вкус. Он млел, утопал в блаженной неге, испытывая при этом какое-то мистическое ощущение духовного подъема.