Шериф
Шрифт:
Так Екатерина оказалась в Горной Долине.
Пинт поерзал на стуле:
— Что, вот так? Действительно как снег на голову? И никто не объявился? Ну, там, муж… Или родственники какие?..
Тамбовцев покачал головой:
— Никто. Никто ее никогда не искал.
— А она… Потом что-нибудь рассказала? Тамбовцев тяжело вздохнул. Видимо, это были горькие воспоминания. Он сморщился, словно жевал лимон:
— Нет. Не сказала ни слова.
— Постойте. — Пинт сощурился. — Вы говорите, ее звали Екатерина… Екатерина Воронцова. Значит, свое имя она вам назвала?
Тамбовцев рассмеялся:
— Как бы не так. Это я ее назвал Екатериной. Вид у нее
— Да, Николаич, точно, — подтвердил Шериф. — Моя мать ее тоже называла Екатерина Великая.
«Только без мозгов», — обычно добавляла мать, но Баженов не стал продолжать.
— Да. А Воронцова?.. — Тамбовцев пожал плечами. — Ну, не Ивановой же ей быть с такой статью. Не Сидоровой. Я, правда, хотел, чтобы она стала Тамбовцевой… Но… Не судьба. Пролежала она у меня в больнице два месяца. Говорить так и не начала. И никто не искал ее, словно она возникла из пустоты. Понимаете? Откуда она появилась? С неба упала? Или из-под земли вылезла? А вы говорите, ваш рассказ странный…
— Ладно, Николаич, — поторопил его Шериф. — Ты давай ближе к делу. Стемнело уже, мне пора идти к штольне.
— К какой штольне? Что там ночью делать? — встрепенулся Пинт.
Баженов в ответ только махнул рукой. Тамбовцев заторопился:
— Сейчас, сейчас… Я уже почти закончил. На подробностях останавливаться не буду. Главное, чтобы общий смысл был понятен. — Тамбовцев утер лоб тыльной стороной ладони. — Ну, в общем, два месяца она у меня в больнице прожила. Но… Не оттаяла. Боялась по-прежнему. Девчонки-то меня признавать стали, а она — ни в какую. А я боялся ее отпускать — из-за детей. Да и куда бы она пошла? У нее даже куска мыла не было. Ну, живет она в больнице, а по городку слухи ползут: мол, Тамбовцев наконец-то зазнобу нашел. Придурочную, да с двумя довесками. Кирсанов, конечно, молодец. Не позволял позорить: ни меня, ни Екатерину. И он и Лиля. Но ведь на каждый роток не накинешь платок, правильно? Ситуация действительно дурацкая: Екатерина занимала отдельную палату на втором этаже. Я ей три раза в день еду приносил. Она при мне никогда не ела. Ждала, когда уйду. И все молчала. Я терпел, а потом подумал: ну не может же так вечно продолжаться? Хоть что-то она помнит? Я уже тогда жил в городе. Дай, думаю, переселю ее в домик для персонала. Интересно, справится она с хозяйством или нет? Переселил.
— Ну и что?
— Вы не поверите. — Лицо Тамбовцева осветилось широкой улыбкой. Пинту на мгновение показалось, что в уголках его глаз появились слезы. — Представьте себе самую смешную и глупую няньку на свете. Так вот это был я. Больницу — если дел срочных нет — закрою, на дверь-записку, мол, я в домике. Прихожу к ней, пиджак снимаю, рукава засучиваю, и вперед! Мою, глажу, пеленки стираю, суп варю, девчонок пеленаю… А Екатерина на меня из угла смотрит. Пристально так. И глаза у нее постепенно…
Понимаете, раньше они пустыми были. А тут — словно вспоминает что-то. Глаза более осмысленными становятся. Оттаивает она потихоньку. А я ее все Екатерина да Екатерина. Гляжу, начинает привыкать. Уже на имя отзывается. А потом… Подошла однажды ко мне — я в тазу подгузники стирал — берет в руки мыло, подгузники… На меня смотрит и все повторяет. Вот так помаленьку и пошло. Суп ее научил варить, котлеты жарить. Сам-то я все умею — холостяцкая жизнь заставила.
В общем, поверила она мне. Бояться почти перестала. Одежду я ей купил: зима уж была на носу. Лилю попросил обмерить ее и потом купил. Девчонкам тоже. Можно сказать, семья у нас была. Только странная. Да по мне хоть какая. Мужчине ведь что надо? Чтобы было о ком заботиться, иначе
Только… я же ее все равно любил. Деньги приносил, огород этот чертов копал. Девочкам игрушки всякие, платьица. Мне-то одному немного нужно. Да мне, если честно, ничего не нужно! В общем: «Так они и жили: спали врозь, а дети были…» И все в городе к ней постепенно привыкли. Ну, а я ее в обиду никому не давал. И девочек тоже. Хотите— верьте, хотите — нет, но эти десять лет были самыми счастливыми для меня. Я знал, что я ей нужен. Даже если она сама об этом не знала. А что с нее возьмешь? Подстреленная она была, ну так это не ее вина.
Когда девочкам семь лет исполнилось, она их в школу не пустила. Никакие уговоры, убеждения не помогали. Молчит, и все. Выслушает и в дом уходит. Ну, я стал ходить к ним почаще. С букварем, с арифметикой. Научил их читать и писать. Они для меня как родные были. Наверное, и я им… — Тамбовцев замолчал. Ни Пинт, ни Шериф не решались вставить ни слова. — Ну а когда им десять стукнуло…
Пинт увидел, как лицо Тамбовцева перекосилось, запрыгало, из глаз потекли слезы. Все же это страшное зрелище — когда мужчина плачет. Значит, случилось что-то из ряда вон. Значит, уперся он в тупик и не видит выхода. Пусть плачет. Все равно выход найдется. Мужчина всегда найдет выход. Пусть плачет. Но смотреть на это не надо.
Шериф быстро поднялся, кивнул Пинту:
— Мы, Николаич, на улице покурим… А то тут — хоть топор вешай.
Они торопливо вышли из ординаторской и плотно закрыли за собой дверь.
— Все так и было, док, — сказал Шериф, доставая сигарету. Он посмотрел на часы. Половина девятого.
Мужчины вышли на крыльцо. В небе уже показались звезды.
— О какой штольне вы говорили? — поинтересовался Пинт.
— Да есть тут… нехорошее местечко. Мне как раз нужно туда наведаться сегодня ночью.
— А что в нем такого нехорошего? Шериф молчал. Он раскурил сигарету, сплюнул под ноги.
— Долго рассказывать, док. Но теперь, видно, моя очередь. Лучше меня никто это не сделает. Так вот, это случилось десять лет назад… Как раз девочкам по десять лет исполнилось…
Его прервал истошный вопль: «Помогите! Кто-нибудь, помогите!»
Пинт и Баженов обернулись на крик и стали пристально всматриваться в темноту.
На дорожке, ведущей к больнице, показался мужской силуэт. Человек бежал как-то странно — словно он был мертвецки пьян. Однако язык у него не заплетался, только ноги. В руках он держал ружье.
Шериф не стал дожидаться, пока он подойдет поближе, моментально прыгнул к уазику, достал с заднего сиденья свою «Рысь», разложил приклад, щелкнул предохранителем…
— Черт! Док! Патроны у тебя! — прошипел он.
И тут Пинт вспомнил про тяжесть, наполнявшую карманы его пиджака. Он похолодел. Силуэт с ружьем все приближался.
— Помогите!
— Стой, где стоишь! — Шериф вскинул ружье. — Бросай пушку, или я стреляю!
Но человек не реагировал на его окрики. Он продолжал бежать, размахивая оружием.