Шерлок Холмс и доктор Джекил
Шрифт:
— Натолкнулся некоторое время назад. Мне статья показалась интересной, хотя и немного банальной.
— По крайней мере, в этом вопросе вы с Уотсоном как будто родственные души. Нетрудно заметить, что он ваш ученик. Но вернёмся к Джекилу. Скажите, во время учёбы здесь он участвовал в общественной жизни?
Профессор нахмурился, затягиваясь трубкой.
— Это, сэр, едва ли в моей компетенции. Чем занимается студент вне стен аудитории, касается только его одного.
— Бросьте, профессор. Университеты — рассадники сплетен. Вы наверняка что-то да слышали.
— Не думаю, что мне нравится
— Я не журналист, — начал он. — Согласен, мои вопросы не всегда безобидны. Однако ваш прекрасный студент попал во власть подлейшего создания, и поскольку его жизнь после окончания Эдинбургского университета представляется безупречной, я убеждён. что какой бы опрометчивый поступок Джекил ни совершил, из-за чего и угодил в лапы вышеупомянутого чудовища, деяние это имело место во время его обучения здесь. Его лучший друг и пальцем не пошевелит, чтобы ему помочь. Вы единственный из ныне живущих, кто может помочь мне вызволить беднягу из вихря, в который он угодил. Если вы не захотите с нами сотрудничать, Джекил обречён.
Речь сыщика подействовала на старого преподавателя, который несколько успокоился и какое-то время молча изучал свою трубку. Холмс освободил его руку, но так и остался сидеть склонившись вперёд. Его худощавый профиль являл собой маску напряжённого ожидания.
— А вы никому не расскажете? — спросил наконец профессор.
— Никому, — эхом отозвался мой друг. Я согласно кивнул.
Последовала ещё одна продолжительная пауза, во время которой обе трубки клубились дымом, наполняя комнату без окон удушающей мутью. Мне защипало глаза, и я даже затосковал по лондонскому смогу, казавшемуся мне относительно свежим по сравнению с атмосферой этой комнаты.
— Это произошло в начале пятьдесят пятого, — начал профессор Армбрустер голосом едва ли громче шёпота. — Вечером накануне выпускных экзаменов Джекил и несколько его друзей отправились в Эдинбург, чтобы немного снять напряжение: они ведь готовились дни и ночи напролёт. Во время посиделок в пивной Джекил покинул своих приятелей. Когда час спустя он не вернулся, остальные решили, что Генри отправился к себе, чтобы отдохнуть перед экзаменами, и через какое-то время последовали, как они думали, его примеру. Джекил проживал в комнате один, и потому той ночью никто не заметил его отсутствия.
На следующее утро, когда уже вовсю шли занятия, он появился, пьяный в стельку, в вестибюле дома, где снимал комнаты. Само по себе это не было бы таким шокирующим, не поддерживай его уличная проститутка. Она ничего не объяснила, а когда в голове у Джекила прояснилось, у него не осталось никаких воспоминаний относительно предыдущей ночи. Поэтому загадка пропавших часов перешла в область грязных сплетен. И что за сплетни это были! Все, в том числе и я, были уверены, что от него потребуют оставить университет.
К счастью для Джекила, декан оказался понимающим человеком, и хотя вопрос о том, чтобы позволить молодому человеку сдавать экзамены, даже не ставился, ему предоставили возможность остаться на дополнительный год и сдать их в следующий раз, когда они будут проводиться. Он согласился, больше никаких происшествий не случалось,
Это был незначительный проступок, мистер Холмс, и его вполне можно извинить, особенно учитывая, сколь выдающиеся достижения осуществил этот человек на стезе науки. Не думаю, что сей малоприятный инцидент способен нанести Джекилу существенный вред столько времени спустя.
— Напротив, профессор, — возразил Холмс, — так сказать, в ретроспективе, принимая во внимание угнетённый климат эпохи, в которую мы живём, подобная история вполне могла бы погубить человека положения Джекила. Вы нам действительно очень помогли. Потребую ли я слишком многого от сопутствующей мне сегодня удачи, если спрошу у вас имя молодой леди, что сопровождала Джекила в то достопамятное утро?
Профессор впервые за всё время улыбнулся, несмотря на явную двусмысленность ситуации.
— Прошло тридцать лет, но я не настолько одряхлел, чтобы забыть имя Фанни Флэнаган и адрес её всё ещё процветающего заведения на Мактавиш-плейс, номер триста тридцать три.
— Спасибо, профессор Армбрустер. — Холмс поднялся и обменялся с ним рукопожатием. Я тоже протянул старику руку, но вместо того, чтобы пожать её, он лишь злобно на меня взглянул и пробурчал:
— Я бы посоветовал вам впредь не прикасаться к чужим пальто. — Он вновь обратил своё внимание на Холмса, державшегося за дверную ручку: — Поаккуратнее с дверью. Её заклинивает.
— Я так и понял.
Мы спускались по лестнице, как вдруг Холмс остановился на площадке.
— Уотсон, — сказал он, — я кое-что забыл. Вы меня извините, если я поговорю с профессором ещё немного? Вот и хорошо! — Он повернулся и живо пошёл назад по коридору.
Я уселся на верхней ступеньке, закурил сигару и уже успел выкурить две её трети, когда Холмс вернулся с выражением лица, которое я могу описать только как самодовольное. Пока мы спускались и шли по университетской территории, он не произнёс ни слова. Возле медицинской библиотеки он подозвал кэб и, когда мы сели, велел:
— Дом триста тридцать три по Мактавиш-плейс, кучер, и поторопись. Этим леди ещё нужно выспаться.
XIV. В ДОМЕ 333 ПО МАКТАВИШ-ПЛЕЙС
Наш возница, судя по всему, неплохо знакомый с местностью, не теряя времени, доставил нас в соседний неприглядный район, затерявшийся в лабиринте древних и современных строений, олицетворявших шотландскую столицу. Здесь, где в монотонной последовательности мелькали серые здания, каждое из которых будто было загорожено от проникновения дневного света ещё более предыдущего, в том, что происходило за их запертыми дверьми, когда садилось солнце и загорались газовые фонари, не возникало ни малейших сомнений. За некоторыми из домов то и дело показывались верёвки, увешанные свежевыстиранным исподним, словно нарочито развевавшимся на холодном ветру, бесстыдно оповещая всех об ожидающих внутри удовольствиях. Наконец мы остановились перед возвышающимся готическим зданием, некогда служившим изящным частным жилищем, но давно уже обветшавшим до состояния хибары, более соответствующей окружению. Над его сводчатым дверным проёмом в побитом непогодой камне был высечен номер 333.