Шерлок Холмс в Америке

Миллетт Ларри

Мы все какое-то время сидели молча, словно никакие слова не могли в достаточной мере описать весь ужас событий, о которых рассказал Кенсингтон. Первым тишину нарушил Холмс:

– Молю Бога, чтобы вы оказались неправы, мистер Кенсингтон, но понимаю, что дело может обстоять именно так. Подобное насилие могло стать причиной отстраненности девушки от реального мира. А теперь скажите, пожалуйста, пытался ли мистер Вальгрен вернуть себе дочь?

– Пытался, но я бы ему ни за что не позволил снова заполучить Муни.

– Вы молодец, – похвалил Рафферти. – Но все же

интересно, как вам это удалось, мистер Кенсингтон? Ведь суды обычно неохотно забирают детей у родителей, какие бы ужасные вещи те ни творили.

– Да, вы правы. Но я дал ясно понять Олафу, что, если он пойдет в суд и попытается вернуть девочку, я позабочусь о том, чтобы весь свет узнал о его злодеянии. Это остановило его. Более того, я не уверен, что Олаф вообще хотел, чтобы дочка оставалась рядом с ним. Очевидно, она сотворила нечто такое, что он ужасно разозлился – настолько, что поколотил бедняжку. Но я так и не смог понять, в чем состоял ее проступок.

– Полагаю, Муни вам не призналась, – сказал Холмс.

– Да. Она никогда прямо ничего не говорит. Я как-то раз сказал своей благоверной, что пытаться выудить у Муни информацию – все равно что сидеть под высокой яблоней: до яблока не дотянешься, не стряхнешь его с ветки, остается только ждать, пока оно созреет и упадет само.

– Давайте надеяться, что так и произойдет сегодня, поскольку нам очень нужна полезная информация.

Мы поднялись в комнату падчерицы Кенсингтона и тихонько подошли к тому месту, где сидела девочка.

– Привет, Муни, – сказал Холмс.

Она подняла взгляд, но не удостоила нас приветствием. Как и в прошлый наш визит, она сидела за столом и что-то увлеченно рисовала, а ее фарфоровое личико поблескивало в свете лампы. Мы устроились рядом, после того как Кенсингтон спросил, не хочет ли она поговорить с «парой джентльменов».

– Я тут кое-чем занята, – сообщила девочка, показывая нам листок бумаги. – Мне кажется, очень миленько получается.

К рисунку вряд ли подходило определение «миленький», поскольку это была самая жуткая картинка из всех, какие я когда-либо видел. Темными красками в центре юная художница изобразила человека – может быть, Олафа Вальгрена? – лежащего лицом вверх в неглубокой могиле. У тела в черном похоронном костюме не было глаз, лишь пустые глазницы. Над ним возвышалось подобие надгробного памятника, но без имени; это явно был рунический камень с наполовину законченной надписью в стиле того рисунка, который мы с Холмсом видели в прошлый раз. На плите сидел большой стервятник, хищно уставившийся на труп, а вдалеке из-за деревьев выглядывала девушка – Муни? – которая держала в руках нечто вроде маленькой коробки.

– Я этого раньше не видел, – прошептал нам Кенсингтон.

Холмс сказал:

– Ты чудесная художница, Муни. Расскажи нам о своем рисунке.

– А я вас помню, – произнесла девочка, и ее голубые глаза сфокусировались на Холмсе, хотя у меня возникло впечатление, что она смотрит скорее не на него, а сквозь него: на что-то, видное только ей. – Вы задаете вопросы. А у меня тоже есть вопрос.

– Трудный?

– Может

быть. Куда папа попал, когда умер?

Холмса, казалось, реплика девочки поставила в тупик, и пока он придумывал, что ответить, подал голос Рафферти:

– Я могу тебе сказать.

Девушка перевела взгляд на Рафферти и сообщила:

– А вы толстый.

– Что правда, то правда, дитя мое, – признал Рафферти со смешком. – Мне сегодня как раз об этом напомнили. Но для толстого я довольно много знаю и даже догадываюсь, куда отправился твой папа.

– Правда?

– О да!

– Вы считаете, он попал на небо?

– Нет, а ты?

– Я тоже так не считаю. Небо слишком далеко. Там никто не живет. А папу съедят, вот что я думаю. Всех съедают.

– Хищные птицы, стервятники, – кивнул Рафферти. – Хищные птицы съедят твоего папу.

– Но сначала они выклюют ему глаза.

– Да-да, именно так.

Меня поразила эта отвратительная беседа, но в то же время я ощутил, что Рафферти каким-то образом начал протаптывать дорожку в сознание девочки.

– Я их видела, – сообщила она.

Рафферти подумал немного, пытаясь понять странный ход мыслей девочки, а потом уточнил:

– А где ты видела стервятников?

– В коробке. Все в коробке.

– Можно мне взглянуть на коробку? – спросил Рафферти.

– А ее нет. Ее взял Рочестер.

– Точно. Я чуть не забыл. Коробка все еще у него, как ты думаешь?

– Я ее получу. Получу мою коробку, – сказала девочка.

– Понятно. Ты не хочешь потерять коробку.

– Не хочу. Коробка моя. А они ее ищут.

– Да. Я знаю. Но они ее не нашли. Ты же видела.

– И не найдут.

– Как ты думаешь, зачем им коробка?

– А можно мне потрогать вашу бороду? – внезапно спросила девочка.

– Разумеется. – Рафферти наклонился вперед, чтобы Муни могла провести пальцами по его длинной клочковатой бороде.

– Как щетка, – слабо улыбнулась девочка. – Большая щетка.

– Точно, – кивнул Рафферти. – Скажи мне, а у твоего друга Рочестера есть борода?

Девочка захихикала. Впервые мы с Холмсом видели, как она смеется.

– Вы мне нравитесь, – заявила девочка. – Вы смешной.

– И ты мне нравишься, Муни. Настолько нравишься, что я открою тебе свой секрет, если ты мне расскажешь свой.

– Хорошо, только вы первый.

Рафферти наклонился и что-то прошептал девочке на ухо, после чего она снова захихикала.

– Твоя очередь, – пригласил ирландец.

Девочка согласилась и, все еще хихикая, обняла Рафферти за шею и что-то зашептала ему в ухо. Секрет оказался довольно пространным, поскольку она говорила несколько минут, прежде чем выпрямиться на стуле.

– Замечательный секрет, Муни, – улыбнулся Рафферти. – А не расскажешь мне поподробнее?

Пропустив вопрос Рафферти мимо ушей, девочка встала и объявила, как и в первый раз, что устала и хочет спать. Зная по прошлому опыту, что наше присутствие не помешает бедняжке начать переодеваться в пижаму, Холмс вскочил со стула, и мы быстро простились, пожелав Муни спокойной ночи.