Шерлок Холмс. Его прощальный поклон
Шрифт:
– Я ломал голову, чем бы мне заняться.
– Занятие для вас найдется. Позвоните, чтобы принесли нашу обувь, и велите заказать кэб. Я через минуту вернусь – только сниму халат и наполню портсигар.
Пока мы сидели в вагоне, пролился дождь, и жара в Кройдоне не так угнетала, как в городе. Холмс отправил телеграмму, и Лестрейд – как всегда, юркий и вертлявый, с хитрыми глазами ищейки, – ожидал нас на станции. До Кросс-стрит, где проживала мисс Кушинг, мы дошли за пять минут.
Это была очень длинная улица, застроенная двухэтажными кирпичными домами, чинными и аккуратными, с белеными каменными крылечками, на которых, собравшись в кружок, там и сям судачили женщины в передниках. Дойдя до половины улицы, Лестрейд остановился и постучал в дверь; ее открыла
– Эта жуть у меня в сарае, – обратилась она к Лестрейду. – Хорошо бы вы ее забрали.
– Я так и сделаю, мисс Кушинг. Вещественное доказательство хранилось у вас только для того, чтобы мой друг, мистер Холмс, осмотрел его в вашем присутствии.
– Почему в моем присутствии, сэр?
– На случай, если у него появятся к вам вопросы.
– Какой прок задавать мне вопросы, если я уже сказала вам, что ровным счетом ничего не знаю?
– Совершенно верно, сударыня, – свойственным ему мягким тоном проговорил Холмс. – Не сомневаюсь, что это дело досаждает вам сверх всякой меры.
– Еще бы, сэр. Я женщина мирная, живу уединенно. Сроду не видела своего имени в газетах, а полицию – у себя в доме. Я не позволю вносить сюда эту мерзость, мистер Лестрейд. Если хотите на нее взглянуть, пройдите в сарай.
Сарайчик располагался в узком садике за домом. Лестрейд вынес оттуда желтую картонную коробку, кусок оберточной бумаги и обрывок веревки. В конце садовой дорожки стояла скамейка; мы на нее уселись, и Холмс поочередно исследовал переданные ему Лестрейдом предметы.
– Веревка чрезвычайно интересная, – объявил он, подняв ее к свету и обнюхав. – Что вы о ней скажете, Лестрейд?
– Она просмолена.
– Верно. Это обрывок просмоленного шпагата. Вы также, несомненно, заметили, что мисс Кушинг разрезала его ножницами, как это видно по двум разлохмаченным концам. Это очень существенно.
– Ничего существенного не вижу, – сказал Лестрейд.
– Суть в том, что узел остался неповрежденным, а он не совсем обычный.
– Завязан он весьма тщательно. Я уже взял это на заметку, – самодовольно поддакнул Лестрейд.
– Насчет веревки ясно, – с улыбкой продолжил Холмс. – Посмотрим на упаковку. Оберточная бумага, с явственным запахом кофе. А что, вы его не уловили? Полагаю, сомневаться тут не приходится. Адрес выведен печатными буквами – довольно криво: «Мисс С. Кушинг, Кросс-стрит, Кройдон». Писалось пером большого размера – возможно, рондо, очень плохими чернилами. В слове «Кройдон» вместо второго «о» первоначально стояло «е», замененное на «о». Итак, отправитель посылки – мужчина (почерк никак не женский), малообразованный и понятия не имевший о Кройдоне. Уже хорошо! Желтая коробка из-под полуфунта паточного табака примечательна только двумя отпечатками больших пальцев в левом нижнем углу. Наполнена крупной солью, которую используют для хранения шкур и прочего грубого товара. А содержится в ней вложение, прямо скажем, уникальное.
С этими словами Холмс вынул из коробки два уха и, поместив их на доску, которую положил себе на колени, принялся внимательно изучать. Мы с Лестрейдом, склонившись с обеих сторон, попеременно вглядывались то в эти чудовищные реликвии, то в напряженно-сосредоточенное лицо нашего компаньона. Наконец Холмс положил их обратно в коробку и некоторое время сидел, погрузившись в глубокое раздумье.
– Вы, конечно, обратили внимание на то, что уши пару не составляют, – произнес он.
– Да-да, я это заметил. Но если это шутка студентов-медиков, им ничего не стоило послать из прозекторской как парные уши, так и непарные.
– Верно. Но это не шутка.
– Вы в этом убеждены?
– Слишком многое противоречит этой версии. Для консервации трупов прозекторы вводят в них пропитывающий раствор. Эти уши его не содержат.
Услышав эти слова Холмса и видя его посуровевшее лицо, я ощутил, как по мне пробежала легкая дрожь. Столь жесткая констатация наталкивала на мысль, что у этого дела подоплека странная и не поддающаяся простому объяснению. Лестрейд, однако, покачал головой в знак того, что согласен лишь наполовину:
– Версия насчет розыгрыша уязвима, это правда, но против другой версии имеются гораздо более веские доводы. Мы знаем, что эта женщина на протяжении последних двадцати лет как в Пендже, так и здесь вела самый незаметный и добропорядочный образ жизни. За эти годы она даже и на день вряд ли отлучалась из дома. Чего ради преступнику посылать ей доказательство своей вины, особенно если учесть, что мисс Кушинг – если она, конечно, не искуснейшая актриса – осведомлена о деле ничуть не более нас?
– Вот это и есть та загадка, которую нам предстоит разрешить, – проговорил Холмс. – Я, со своей стороны, исхожу из предположения, что мои догадки справедливы и что тут совершено двойное убийство. Одно из этих ушей – женское, небольшое, изящной формы, с проколом для сережки. Другое принадлежало мужчине: оно с обесцветившимся загаром и также имеет прокол для серьги. Оба эти человека предположительно мертвы, иначе бы мы уже о них узнали. Сегодня пятница. Посылка была отправлена в четверг утром. Трагедия, следовательно, произошла во вторник-среду или несколько раньше. Если оба несчастных были умерщвлены, кто, как не убийца, отправил бы свидетельство им содеянного мисс Кушинг? Допустим, что отправитель посылки и есть тот самый человек, которого мы ищем. Но он должен был иметь какую-то основательную причину, чтобы адресовать эту коробку мисс Кушинг. Какую же? Сообщить, что дело сделано! Или, возможно, причинить ей боль. Однако в этом случае она должна знать, кто отправитель. Известно ли ей это? Сомневаюсь. Если известно, то с какой стати вызывать полицию? Она могла бы просто-напросто закопать эти уши, и все было бы шито-крыто. Только так она бы и поступила, если бы хотела покрыть преступника. А если бы не хотела, то назвала бы его имя. Вот этот клубок и надо размотать.
Холмс говорил быстро, на высоких тонах, рассеянно оглядывая садовый забор, но тут же резко вскочил на ноги и направился к дому.
– Мне нужно задать мисс Кушинг несколько вопросов, – на ходу бросил он.
– В таком случае я вас покину, – сказал Лестрейд. – У меня тут другое небольшое дельце. Думаю, что от мисс Кушинг больше ничего нового я не услышу. Вы найдете меня в полицейском участке.
– На пути к станции мы туда заглянем, – отозвался Холмс.
Через минуту мы снова оказались в гостиной, где безмятежная хозяйка с прежним спокойствием продолжала вышивать салфетку. Когда мы вошли, она положила ее на колени и устремила на нас вопросительный взгляд бесхитростных голубых глаз.
– Я убеждена, сэр, – произнесла она, – что произошла ошибка и эта посылка предназначалась вовсе не мне. Я не раз повторяла это джентльмену из Скотленд-Ярда, но он надо мной только смеется. Насколько я знаю, никаких врагов у меня нет, и с какой стати кому-то понадобилось сыграть со мной такую злую шутку?
– Я склоняюсь к тому же мнению, мисс Кушинг, – согласился Холмс, усаживаясь рядом с ней. – Полагаю, что более чем вероятно…
Тут он умолк, и я не без удивления увидел, как он жадно впился глазами в профиль хозяйки. На его выразительном лице удивление мгновенно сменилось удовлетворенностью, но когда мисс Кушинг оглянулась, чтобы выяснить причину паузы, Холмс принял прежний невозмутимый вид. Я, в свою очередь, пристально всмотрелся в ее тронутые сединой, гладко причесанные волосы, в опрятный чепец и маленькие позолоченные серьги, но во всем ее мирном облике не нашел ничего, что могло столь явно взволновать моего спутника.