Шерлок Холмс. Его прощальный поклон

Конан Дойль Артур

– Еще два-три вопроса…

– Ох как я устала от этих расспросов! – нетерпеливо перебила мисс Кушинг.

– По-моему, у вас две сестры.

– Откуда вы узнали?

– Войдя в вашу гостиную, я сразу же заметил на каминной полке групповой портрет трех женщин. Одна из них – вне сомнения, вы сами, а две другие так разительно на вас похожи, что в вашем родстве сомневаться не приходится.

– Да, вы не ошиблись. Это мои сестры – Сара и Мэри.

– А вот тут, возле моего локтя, другой портрет, снятый в Ливерпуле: на нем ваша младшая сестра в обществе мужчины – судя по его форменной одежде, стюарда. Как вижу,

в то время она не была замужем.

– Вы все улавливаете с первого взгляда.

– Это моя профессия.

– Что ж, вы совершенно правы. Но Мэри вышла замуж за мистера Браунера несколько дней спустя. Когда была сделана эта фотография, он служил на южноамериканской линии, но ради того, чтобы надолго не расставаться с женой, которую пылко любил, перевелся на пароходы, курсирующие между Ливерпулем и Лондоном.

– Не на «Завоеватель»?

– Нет, на «Майский день», как я слышала. Джим однажды меня здесь навещал. До того, как нарушил зарок; а потом, сходя на берег, он всегда пил – и от одного глотка делался вконец помешанным. Ох и в несчастный же день он взялся опять за стакан. Сначала он порвал со мной, потом поссорился с Сарой, а теперь Мэри перестала мне писать, и что с ними происходит – неизвестно.

Мисс Кушинг затронула тему, которая, очевидно, глубоко ее волновала. Как и большинство одиноких людей, поначалу она сдерживалась, но под конец разговорилась не в меру. Она сообщила нам множество подробностей о своем зяте-стюарде, далее ударилась в воспоминания о своих бывших жильцах – студентах-медиках и долго перечисляла все их провинности; назвала также их имена и указала больницы, где они подвизались. Холмс слушал, не пропуская ни слова, и время от времени задавал какой-нибудь вопрос.

– Теперь о вашей средней сестре, Саре, – сказал он. – Странно, что вы, будучи обе не замужем, не живете вместе.

– Ах если бы вы знали характер Сары, то не удивлялись бы. Я попыталась жить с ней, как только переехала в Кройдон, но два месяца назад нам пришлось расстаться. Не хочу говорить плохого о своей сестре, но она вечно сует нос куда не следует, и ей нипочем не угодить.

– Вы говорите, она повздорила и с ливерпульскими родственниками?

– Да, а когда-то были водой не разлить. Сара даже поселилась рядом с ними. А теперь ругает Джима Браунера почем зря. Последние полгода, что мы провели с ней вдвоем, она ни о чем другом и не толковала, как только о его пьянстве и дурных повадках. Наверное, она влезла не в свое дело, а Джим дал ей отповедь, с этого все и началось.

– Благодарю вас, мисс Кушинг! – Холмс поднялся на ноги и откланялся. – Ваша сестра Сара проживает, если я правильно запомнил, в Уоллингтоне, на Нью-стрит? До свидания, очень сожалею, что вас обеспокоили по делу, к которому, по вашим словам, вы не имеете никакого отношения.

Когда мы вышли на улицу, мимо проезжал кэб, и Холмс его окликнул.

– Далеко ли до Уоллингтона?

– Всего около мили, сэр.

– Отлично. Забирайтесь, Ватсон. Железо надо ковать, пока горячо. Дело кажется несложным, однако с ним связаны кое-какие поучительные подробности. Слушайте, остановитесь-ка по дороге у телеграфа.

Холмс отправил короткую телеграмму и оставшуюся часть пути просидел вразвалку, надвинув на нос шляпу для защиты от солнца. Кэбмен подвез нас к дому, похожему на тот, который мы только что посетили. Мой

спутник велел ему подождать и уже взялся за дверной молоток, но тут дверь отворилась и на крыльце появился озабоченный молодой джентльмен в черном, державший в руке глянцевитую шляпу.

– Мисс Кушинг дома? – осведомился Холмс.

– Мисс Сара Кушинг тяжело больна, – последовал ответ. – Со вчерашнего дня она страдает опаснейшим мозговым расстройством. Как ее медицинский консультант, я не могу взять на себя ответственность и допустить к ней посетителей. Советую вам заглянуть снова дней через десять.

Медик натянул перчатки, закрыл дверь и зашагал по улице.

– Ну что ж, если нельзя, значит нельзя, – с готовностью заключил Холмс.

– Скорее всего, она не смогла или не захотела бы сказать вам ничего особенного.

– Да я, собственно, этого и не желал. Мне хотелось всего лишь на нее взглянуть. Впрочем, полагаю, что нужное я уже выяснил. Отвезите нас в какую-нибудь приличную гостиницу, где можно позавтракать, – обратился Холмс к кэбмену. – Ну а потом мы направимся к нашему другу Лестрейду в полицейский участок.

Мы отлично позавтракали: за столом Холмс говорил исключительно о скрипках и торжествующе поведал о том, как купил всего за пятьдесят пять шиллингов у одного еврея на Тотнем-Корт-роуд скрипку Страдивари стоимостью по крайней мере в пятьсот гиней. Далее разговор перескочил на Паганини, и мы целый час просидели за бутылкой кларета, пока Холмс рассказывал мне об этом необыкновенном человеке анекдот за анекдотом. День клонился к вечеру и жаркий солнечный блеск сменился мягким сиянием, когда мы добрались до полицейского участка. Лестрейд ждал нас у входа со словами:

– Вам телеграмма, мистер Холмс.

– Ага, вот и ответ! – Он распечатал телеграмму, пробежал ее глазами и, скомкав, сунул в карман. – Все как надо.

– Вы что-то выяснили?

– Я выяснил все!

– Как? – изумленно воззрился на него Лестрейд. – Вы не шутите?

– В жизни еще не бывал серьезней. Совершено страшное преступление, и теперь, полагаю, мне известны все малейшие его подробности.

– А кто преступник?

Холмс нацарапал несколько слов на оборотной стороне своей визитной карточки и бросил ее Лестрейду.

– Вот его имя. Произвести арест вам удастся не ранее завтрашнего вечера. Я бы просил вас не упоминать меня в связи с этим делом, так как предпочитаю, чтобы обо мне говорили только в связи с теми преступлениями, раскрытие которых представляет трудности. Идемте, Ватсон.

Мы зашагали к станции, а Лестрейд продолжал упоенно изучать брошенную ему Холмсом визитную карточку.

– Это дело, – заговорил Шерлок Холмс в тот вечер, когда мы, закурив сигары, приступили к беседе в нашей квартире на Бейкер-стрит, – относится к таким, в которых, как и в расследованиях, описанных вами под названиями «Этюд в багровых тонах» и «Знак четырех», нам пришлось вести рассуждения в обратном порядке – от следствий к причинам. Я написал Лестрейду и попросил снабдить нас недостающими деталями, а получит их он только после ареста преступника. В этом на него вполне можно положиться: хотя способности мыслить логически он лишен начисто, но вцепится как бульдог, если усвоит, что от него требуется; собственно, именно эта цепкость и позволила ему продвинуться в Скотленд-Ярде.