Шерлок от литературы
Шрифт:
Мишель, помнится, искренне удивился.
— То, что самые несчастные люди создают самые смешные книги, — один из парадоксов литературы, — согласился он, — но разве эта книга смешная? Мне она всегда казалась жуткой, — Литвинов вздохнул. — Как же должно быть искажено нынешнее людское восприятие, если эта книга нам сегодня кажется нормальной.
Я отложил книгу, откинулся на подушку дивана, всем своим видом показывая, что готов интересом слушать.
На самом деле мне показалось, что Мишель просто выпендривается, однако, что скрывать, мне нравилось слушать его каверзные версии и замысловатые сентенции. Назвать «Декамерон» жутким мне бы и в голову не пришло. Тем интереснее была аргументация.
Мишель, закурив,
— Мы никогда не переводим имена, но если нарушить эту традицию и сделать Джованни Боккаччо совсем своим для нас, то перед нами предстанет юный Ванечка Козодоев, незаконный сынок флорентийского купца Боккачино да Челлино, появившийся на свет в 1313 году. Отец употреблял все усилия, чтобы приучить сына к практической деятельности, заинтересовать торговлей или прикладной юриспруденцией, однако юный Джованни засыпал над счетами и потихоньку читал Данте да латинских поэтов. Потом двадцатипятилетний флорентинец по воле отца попадает в Неаполь, и страстную субботу в церкви Сан-Лоренцо видит даму. Под вуалью — прекрасные черты лица и золотистые кудри. Это была Мария Аквино, побочная дочь короля Роберта. На Пасху, одетая в роскошное зелёное платье, блиставшее золотой отделкой и изукрашенное каменьями, она пленила поэта окончательно. — Литвинов несколько высокомерно усмехнулся, словно снисходя к наивности юного поэта и показывая, что его-то такими ухищрениями не проймёшь. — Боккаччо и до этого имел мимолётные связи, но Мария стала его музой. Для неё написаны все ранние вещицы Боккаччо, и даже в «Декамероне» есть отголоски этой любви, продолжающей оставаться сладостным воспоминанием, ибо счастье поэта, что и говорить, длилось недолго.
Литвинов сбросил пепел с сигареты и продолжил.
— В принципе, Боккаччо был продуктивен. Вот он сочиняет эротическую поэмку «Дом Дианы», через пару лет пишет роман «Филоколо» и одновременно — поэму «Филострато», через год появляется поэма «Тезеида» и пасторальный роман «Амето», ещё через год — повесть «Фьяметта», потом «Фьезоланские нимфы». Вещицы эти имели успех в узких кругах, но слава их была мимолётна. Далее всё исследователи указывают, что затем — в 1350-ом году — Боккаччо написал «Декамерон»…
— А это не так? — иронично изумился я. — Или ты полагаешь, что автором «Декамерона» является кто-то другой?
— Автором «Декамерона», безусловно, является Боккаччо, — успокоил меня Литвинов, — но только между последней безделушкой Боккаччо и «Декамероном» лежит бездна, однако почти никто не вспоминает об этом.
— Бездна? — изумился я.
— Чёрный мор, пандемия бубонной чумы, за два десятилетия уничтожившая не менее шестидесяти миллионов, изувечившая экономику, культуру и даже психику людей. Причём тут обнаруживается совпадение некоторых странных обстоятельств, — Литвинов забросил ногу на ногу и откинулся в кресле, явно наслаждаясь беседой.
— Каких же?
Мишель почесал кончик носа.
— Говорю же — странных. Дело в том, что в четвёртом веке в состав канонических книг был включён Апокалипсис. Многие возражали, называли эту книгу подделкой, но она была столь популярна, что отцы Церкви сочли, что глупо ее запрещать. Крайне ошибочная позиция, когда истина приносится в жертву популярности. В чем же ошибка? В двадцатой главе этой книги содержатся весьма странные слова о тысяче лет, которые праведники будут царствовать с Христом на земле. Эти искусительные слова и посеяли смуту. Когда прошёл десятый век, а Христа не было, стали отсчитывать не от рождества, а от Никейского собора, то есть, от 325 года. И в 1300-м году ожидания стали мистическими: «Вот-вот…при дверях…» Вспомни готические соборы этих лет: устремлённый в небо порыв страстного ожидания… — Мишель экстатически завёл глаза в потолок.
Я молча слушал.
— При этом в признаках конца времён недостатка не было. Начиная
Я взял книгу Боккаччо в руки и продолжал внимать Мишелю.
— Все европейские хроники сходятся в том, что в Европу, точнее, в Мессину, чуму занесли генуэзские корабли, торговавшие по всему Средиземноморью. В итоге первого знакомства с эпидемией трупы оставались лежать в домах, и ни один священник, ни один родственник — сын ли, отец ли, кто-либо из близких — не решались войти туда: могильщикам сулили большие деньги, чтобы те вынесли и похоронили мёртвых. Дома умерших стояли незапертыми со всеми сокровищами, деньгами и драгоценностями; если кто-либо желал войти туда, никто не преграждал ему путь.
— Надо было изгнать генуэзцев.
— В скором времени генуэзцы были изгнаны, но это уже ничего не могло изменить, дьявола достаточно впустить в дом один раз. Началась паника. Население гибнущей Мессины пыталось спастись бегством, многие умирали прямо на дороге. Выжившие достигли Катании, жители которой закрыли ворота перед беженцами, но это их не спасло: Катания вымерла почти полностью. Трапани обезлюдел, Венеция потеряла половину жителей. К марту 1348 года чума покинула порты и начала продвижение вглубь континента. Первым городом на её пути стала Пиза, следующим — Пистоя. Трупы было приказано хоронить в наглухо заколоченных гробах, чтобы не сеять панику, запрещались заупокойные службы, похоронные одежды и колокольный звон. Перуджа, Сиена, Орвието старались не замечать эпидемии, надеясь, что общая участь минует их, но напрасно.
— А медицина?
— Забудь, — махнул рукой Литвинов. — И нынешняя-то до последних лет по большому счету была бессильна. Тогда же причин никто не знал, с точки зрения церкви, это было наказание за грехи, отсутствие любви к ближним, погоню за мирскими соблазнами при полном забвении духовных вопросов. К тому же 1348 году, с началом эпидемии, все были убеждены, что грядёт конец света, и сбываются пророчества апостолов. В войне, голоде и болезни видели всадников Апокалипсиса, причём чума должна была исполнить роль всадника, чей «конь блед и имя ему — Смерть». В этот год от чумы погибает отец Боккаччо и его дочь, а Петрарка теряет Лауру.
— И ты считаешь, что это… сильно повлияло на Боккаччо?
Литвинов развёл руками и ухмыльнулся.
— Ты удивляешь меня. Если на него подобное не повлияло, то он ненормальный человек, но я полагаю, что Джованни Боккаччо — человек ненормальный именно потому, что на него это повлияло. Посуди сам: Достоевский стоял на эшафоте только несколько минут, и у него перевернулась душа. Боккаччо же стоял на эшафоте три года. Из ста двадцати тысяч флорентинцев — вымерло сто тысяч. Они умирали медленно, один за другим. Вчера ты говорил с каким-то человеком, он был жив и здоров, ты приходил к нему на следующий день, а его выносили в гробу из дома. Хоронили дюжинами, клали в ямы штабелями. И каждый день мог стать последним и для Боккаччо. И так почти три года. Чума свирепствовала, глумилась, потешалась и убивала, играя с людьми, как кошка с мышами.