Шесть черных свечей

Диллон Дес

Свечи в храме нагорели и стали похожи на раздавленные звезды. Огни святилища расплывались, ведь глаза у Донны были полны дождя. Она двинулась вперед, вертя головой направо-налево, открыв рот и стараясь дышать потише. Она никогда еще не была в церкви одна. От запаха свечей ей сразу стало лучше. Свечи напомнили ей о семье, о свадьбах и церковных церемониях. Только не о поминках и не о похоронах, Донна была еще слишком маленькая, чтобы ее брали на похороны. Она подошла прямо к алтарю, и поток воздуха раздул ее промокшее платье. Сейчас ее можно

было принять за небольшое привидение, сгустившееся из дымки свечей.

Донна зажгла свечку, сложила руки и принялась молиться:

— Радуйся, Мария, полная благодати; с тобою Господь, благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Бога, молись за нас, грешных, даже и в час смерти нашей. Аминь.

Донна молилась усердно. Молитвы она знала, и знала, как становиться на колени (чтобы спинка была прямая и ручки сложены), в церкви Святого Иакова ей все это показали, только она еще не была приведена к первому причастию. Прошло несколько минут, и у нее закружилась голова от тепла, и слова в молитве стали путаться, и она закрыла глаза, чтобы не упасть на вертящийся мрамор.

Когда Донна вышла из церкви обратно на улицу, первое, что ее поразило, были матушкины глаза — будто само голубое небо смотрело из них. Матушка улыбалась, и на зубах у нее блестело солнце. Пар поднимался от земли и от остальных Девочек, которые уже толкали тележку с углем вниз по ступеням церкви. Но выражение лица матушки изменилось, когда она увидела, что Донна жует грошовую карамельку, а в каждой руке у нее зажато еще по одной. В то время грошовые карамельки были размером чуть не с обувную коробку.

Матушка поинтересовалась, что это такое Донна ест.

— Нннннннчготково, — промычала Донна в ответ.

Матушка нежно разжала ей левую руку, а остальные сестры уставились на Доннин жующий рот, освещенный солнцем. Зелень, белизна и краснота карамельной обертки показались на белый свет.

«И я хочу, и я хочу, и я», — только и слышно было, пока Донна изо всех сил старалась быстренько прожевать конфету. Наконец во рту появилось место также и для слов, не только для карамельки.

— Мне дала их Богородица, — объявила Донна матушке.

— Что?

— Ну, Богородица… она дала мне их.

— Богородица? Какая еще Богородица?

Матушка подбоченилась и резко выставила одну ногу в сторону. Донна видала матушку в такой позе и раньше, такая поза означала важное дело. Донна принялась бешено жевать, и во рту прибавилось места для слов, и можно было проглотить большую порцию сладкой слюны и заговорить опять:

— Богородица… она была у алтаря. Она дала мне их.

Все глаза и уши обратились на Донну. Даже уголь на тележке, казалось, внимательно слушал. Матушка возвела глаза к небесам, глубоко вздохнула и осведомилась:

— И как она выглядела, эта самая Богородица?

Во рту у Донны оставался только маленький кусочек конфеты, вкусом больше напоминающий соль. Девочки уже пытались

разжать ей пальцы, чтобы добраться до остальных конфет.

— Она, она сошла с алтаря…

— Господи! — покачала головой матушка.

— Я молилась на коленях… Она была в голубом, вся голубая.

— Господи, Боже мой…

— Я молилась Пресвятой Деве и Отче нашему и поставила свечку. И тут… и тут… я подняла глаза и увидела Деву…

— О, Иисус, Мария и Иосиф!

Дети переводили глаза с Донны на матушку и опять на Донну.

— Как она выглядела, девочка? — спросила матушка, протянула руку и опять пощупала Донне лоб.

— Она была вся в голубом, и она плавно спустилась вниз и спросила: «Почему ты молишься здесь, малышка?» А я и говорю: «Я молюсь, чтобы дождик кончился, а мои мама и сестры ждут за дверью».

— О, Иисус, Мария и Иосиф! Господи, спаси и сохрани нас, она умирает. Я знала, не надо было брать ее с собой в такую погоду.

Матушка взяла Донну за плечи, нагнулась и заглянула ей в глаза. Все мы, дети, тесной толпой окружили их, будто заговорщики какие.

— Скажи мне, девочка. Скажи, как она выглядела.

— Вся в голубом. Она появилась из ничего, вся в голубом, и плыла по воздуху. Горели свечи, и пламя их колыхалось от ветра, хотя ветра не было, но пламя все равно дрожало… и я молилась, как ты велела, а она и говорит: «О чем ты молишься, малышка?» А я говорю: «Я молюсь, чтобы дождик перестал мочить меня, и матушку, и сестер». А она говорит: «Пойди, и ты увидишь, что дождь кончился и сияет солнышко», и я поклонилась и сказала: «Благодарю тебя, Пресвятая Дева», и она улыбнулась такой хорошей улыбкой, и… и… и я поднялась с колен и направилась к выходу, и свечи мигали и гасли, и… и… она окликнула меня. Я повернулась, и она подплыла ко мне и всунула мне в руку три карамельки, а потом отдалилась, свечи замигали, и она исчезла.

— Да хранит нас Господь, у меня тут святая на руках, — произнесла матушка.

Ну, тут уж точно настало время помолиться. Матушка перекрестилась, и благословила нас, и все такое, и у Девочек вытянулись лица, и уголь в тележке валялся без чувств от удивления, и небо было голубое-голубое. Дождь совсем прошел, и солнце освещало нас вовсю. Мы были прямо средоточие света и изумления (Донна прожевывала вторую святую конфету), как вдруг:

— О ГОСПОДИ! ИИСУСМАРИЯИИОСИФ!!! — закричала матушка и замахала руками, словно отгоняя кого-то.

Дверь церкви приоткрылась, и на пороге показалась чья-то физиономия.

— О, привет, Алиса, — сказала физиономия. Остальные части тела не замедлили явиться. — Как насчет небольшого перекурчика?

Все Девочки упали на колени, фонтаном вознося молитву Пресвятой Деве. Матушка громко засмеялась, и закрывающаяся дверь церкви обрезала ленту эха. Уборщица порылась в карманах своего голубого халата и достала сигареты. Одну сигарету она протянула матушке. Они закурили, и к голубому небу вознесся дым.