Шесть мессий
Шрифт:
— Думаете, мир отпал от благодати? Мы все безнадежные грешники… и тому подобное?
— Ты англичанка?
— Господи, неужели это так бросается в глаза?
— Лишь самым восхитительным образом. Но позвольте спросить вас: сомневается ли ваша англиканская церковь в том, что человек — существо в высшей степени грешное и испорченное?
— Ни в коей мере. И мой опыт общения с мужчинами это подтверждает.
Иаков рассмеялся.
— Знаешь, большинство людей именно так к своей жизни и относятся. Они считают, что каким-то фундаментальным образом подвели или своего бога, или самих себя.
— И вы так думаете, мистер Штерн?
Штерн поднял на нее голубые, ясные, светящиеся истинной радостью глаза. Эйлин подумала
— Разумеется, — продолжил Штерн, — о том, что люди существа печальные и надломленные, спорить не приходится. Оглядись по сторонам; не требуется особой прозорливости, чтобы понять: в нашем мире не все идет как должно. Да будь в нем совершенство, с чего бы людям делиться на два противоположных пола? Почему существуют различия, расовые и религиозные, общественные или племенные, порождающие взаимную ненависть, нередко доходящую до кровопролития? Похоже, что человек способен на самые невообразимые жестокости.
— Да. Все это совершенно безнадежно. — Эйлин мечтательно смотрела ему в глаза.
— Говорят, что в каждом творении создатель раскрывает свою личность; если так, творец этого мира сам должен быть страшно уязвленным, несовершенным существом. Может быть, именно этим мы напоминаем нашего бога. И если такой бог есть, он, безусловно, должен пребывать в изгнании с нами, страдая, как и мы, и изо всех сил, вместе с нами, проливая пот на пути к духовному совершенству. Тому пути, по которому все мы бредем, спотыкаясь и падая. История человечества свидетельствует о том, что, хоть она исполнена страдания и боли, существует несомненный прогресс, медленное, постепенное движение к свету — на иврите «свет» имеет то же самое нумерологическое значение, что и «тайна». Может быть, однажды мы все достигнем этого просветления.
Эйлин попыталась скрыть зевок. Иаков улыбнулся.
— Один из недостатков старения: ты думаешь, что теперь знаешь очень много важных вещей. Может, оно и так, но у всех остальных не хватает терпения тебя слушать.
— Да нет, все очень интересно, правда! — Эйлин тоже улыбнулась. — Просто долгое время у меня не было причины задумываться о таких вопросах.
— А у кого есть? Только у чокнутых стариков, которые запираются в своих подвалах с тысячами книг. Людям, живущим настоящей жизнью, думающим, как прокормить семью, это чуждо: где взять время, чтобы задуматься о природе страдания, когда само страдание отнимает так много времени?
— Вы замечательный, особенный человек, — сказала Эйлин.
— Это комплимент?
— Если хотите. Другой. Необычный. Не такой, как все.
— Да, это некоторые из моих выдающихся качеств, — рассмеялся Штерн.
— Что ж, они мне по вкусу, мистер Штерн. Вы чудесный, милый старик.
Штерн удовлетворенно вздохнул и посмотрел в окно: лунный свет отсвечивал от снежной шапки дальней вершины.
— Что ни говори, а мир вокруг нас удивителен и полон чудес, — произнес он. — Жаль, что мы недостаточно его ценим.
— Я думаю, что, когда случаются такие восхитительные моменты, мы просто не должны их упускать.
На лице Штерна появилось мечтательное выражение, оно осветилось внутренним светом, благодаря чему он словно помолодел.
— Не все потеряно. Не все разрушено. Нет никаких разделений. Нет дисгармонии. Все возвращается.
«Нет, это решительно невозможно, — подумала Эйлин, вдруг ощутив, как ускоряется биение ее сердца. — Это же просто нелепо!»
Однако она прислушалась к своим, слишком хорошо знакомым по опыту, ощущениям и вынуждена была признать, что при всей абсурдности дело, похоже, обстоит именно так.
Она начинала в него влюбляться.
ГЛАВА 6
Под аркой большого зала музея Метрополитен,
После первого часа толпа слилась в одного осыпанного драгоценностями и увешанного черными галстуками зверя о тысяче головах, постоянно ставившего Дойла в неловкое положение. Похоже, здесь считалось, что если вас представили кому-то на приеме, то вы уже стали хорошими знакомыми, а значит, к человеку, которому вас представили, можно запросто подойти и завести с ним разговор, исходя из того, что он, конечно же, вас помнит. Какой кошмар! Бедный Дойл чувствовал себя уязвимым, как куропатка на лугу, открытым для атаки со всех сторон.
Удивляло и то, что, оказывается, на здешних приемах гостей не усаживают за столы и не угощают настоящим ужином. Иннес, когда они укрылись за колонной, объяснил, что это одно из американских нововведений — никакой тяжелой пищи! Только шампанское, в количестве, достаточном, чтобы в нем мог плавать военный корабль, и огромные блюда с сырыми моллюсками. Расходы, таким образом, уменьшаются, контакты между гостями благодаря тому, что они не сидят прикованными к месту за столом, а фланируют по залу, напротив, учащаются. Это позволяет четыремстам наметить на этот вечер множество встреч и решить множество важных вопросов, не обидев никого ранним уходом. Правда, Дойл решительно не понимал, в чем тут благо, если спустя час все эти люди снова увидятся на приеме у другого воротилы. Как утомительно придерживаться светского графика: половина времени уходит на то, чтобы нарядиться для выхода в свет, остальное на переезды в течение вечера с места на место, при постоянно гложущем подозрении, что кто-то где-то развлекается лучше.
— Кстати, прости меня за Пинкуса, — сказал Иннес. — За то, как я вел себя на борту! Боюсь, что вначале я совершенно попал под его влияние. Это полностью моя вина.
— Ничего страшного, — великодушно произнес Дойл, втайне весьма обрадованный этим признанием. — С кем не бывает.
— Понимаешь, он мне совсем голову заморочил, особенно этими девушками-танцовщицами. Правда, они и вправду такие милашки… Внимание, Артур, справа по борту опасность!
Иннес привлек его внимание к приближавшейся стайке матрон, взиравших на заезжую знаменитость с алчным восхищением хищниц, устремляющихся к добыче. Дойл, прикинувшись, будто не замечает этого наступления, обратился в бегство, в то время как Иннес двинулся в самую их гущу, дабы обеспечить отступающему арьергардное прикрытие.