Шесть мессий
Шрифт:
Дойл кивнул. Легкие его горели, ответить он был не в состоянии. Братья прилагали все усилия к тому, чтобы успеть за Джеком, но безжалостные охотники медленно, но неуклонно сокращали расстояние, а те, которые мчались не по шпалам, а по улице внизу, даже начали вырываться вперед.
По параллельной колее, на миг заглушив топот и хриплое дыхание, промчался встречный поезд. Снова полетели камни и бутылки — «пыльники» уже приблизились на расстояние броска. Пробегая, Дойл мельком заметил встроенный в платформу какой-то пряничный домик вроде швейцарского шале и испугался, не дошло ли дело до галлюцинаций. Потом на глаза ему попалась уличная вывеска: им оставалось еще три квартала.
Внезапно Джек резко остановился и швырнул канистру в быстро уменьшавшийся
Наконец впереди показалась станция, но расстояние между группами было меньше пятидесяти ярдов и быстро сокращалось. Силы беглецов были на исходе, а запас сюрпризов у Джека, видимо, истощился, но тут платформа наполнилась гулом и грохотом. Яркий луч прожектора высветил бандитов, бежавших прямо перед мчащимся поездом. В ста ярдах от платформы Иннес схватил Дойла за руку и потянул его за собой к финишу.
Гудок разметал преследователей по обе стороны от колеи: кто-то свалился с эстакады, кто-то удержался, зацепившись за фермы. Дойл оступился основательно и грохнулся, исцарапав ладони о шлак путевого покрытия. Движимый каким-то неведомым сверхчеловеческим резервом, Джек появился рядом с ними и с помощью Иннеса поднял и забросил Дойла на платформу за миг до того, как к ней подкатил тормозящий поезд.
Двери поезда открылись. Иннес втащил Дойла в последний пустой вагон, и они рухнули на последний ряд сидений. Штерн с книгой в руках вбежал за ними следом. Когда поезд тронулся, оставляя позади брошенную Джеком копию священной книги, они увидели последний рывок «пыльников». Чтобы вскочить в уходящий поезд, бандитам не хватило лишь доли мгновения и нескольких дюймов.
ГЛАВА 8
Когда на следующее утро звонок в дверь разбудил Дойла, спавшего мертвым сном в постели президента Кливленда, он совершенно забыл о своей встрече с Престоном Перегрином Райпуром. Оба рассыпались в учтивых извинениях, после чего Дойл позвонил и заказал завтрак. Джек, который провел остаток ночи в одной из огромных гостиных, материализовался подобно призраку, когда Штерн и Иннес — замечательный, храбрый, надежный Иннес — прибыли со столь уместным кофейником. Дойл после вчерашней беготни еще не совсем уверенно держался на ногах и со стыдом вспоминал, как поразил накануне персонал, заявившись в отель после полуночи весь в саже, с содранными в кровь коленками, торчащими из дыр в брюках, — еще один турист, искавший в Нью-Йорке приключений и нашедший их в избытке.
Джек и Престо глядели друг на друга, как противники за шахматной доской. Гость в конце концов не выдержал и отвел взгляд от Джека. Хотя одет Престо и сейчас был неординарно — куртка для верховой езды, такие же брюки, высокие сапоги, красная бархатная фуфайка, — стало очевидно, что образ фатоватого малого, в котором индиец предстал на вчерашнем приеме, — всего лишь маскарад. Сегодня он держался с естественной простотой и уверенностью, говорил ровно, приятным баритоном, и его плавные жесты не имели ничего общего со вчерашним голубиным порханием ладоней.
Внушающим доверие тоном Престо поведал историю о еще одной пропавшей книге. Редкий рукописный экземпляр Упанишад, составляющих основу индуистской религии, был похищен из священного храма в городе Голконда в блистательном княжестве Хайдарабад в Индии шесть месяцев тому назад. Похищение держалось в строжайшем секрете по приказу низама Хайдарабада, правящего махараджи, который, по оценке многих, считался самым богатым человеком в мире. Чтобы расследовать это преступление, не привлекая посторонних, низам обратился к своему дальнему родственнику и сверстнику, индусу высокого происхождения, получившему образование в Англии, Престо Райпуру, одному из немногих представителей их сословия, который посвятил свою жизнь не одной только погоне за удовольствиями.
— Значит
— В каком-то смысле, и я говорю это не без смущения, да, я принц, с юридической точки зрения — махараджа Берара, что, смею вас уверить, звучит более впечатляюще, чем на самом деле означает. — Говоря это, Престо непринужденно вращал серебряную монету взад-вперед между длинными тонкими пальцами.
— Почему?
— Сорок лет тому назад, в приступе неверно истолкованной преданности, мой дед передал земли наших предков низаму, правителю соседней провинции Хайдарабад; низам тут же уступил управление нашим наследием британцам ради урегулирования старинного долга. Мой отец возмутился, в знак протеста отказался от своего титула и, оставшись фактически без гроша, усугубил свое положение тем, что, презрев родовые традиции, женился на англичанке, стал банкиром и поселился в Лондоне, где я родился и вырос.
Престо умолк, сделал так, что монетка исчезла, и выдержал спокойную паузу, оценивая реакцию слушателей.
— Фокусам я выучился не у факиров, а заинтересовался еще в детстве, посещая английский мюзик-холл, и со временем натренировался в этом искусстве настолько, что вполне могу давать представления.
Он сделал жест; монетка вновь появилась в его руке. Дойл перестал расхаживать, глотнул кофе и на какой-то момент забыл о боли в коленях. Штерн с Иннесом озабоченно подались вперед. Не изменилось только выражение лица Джека.
— Вижу, что привлек ваше внимание, — сказал Престо.
— Пожалуйста, продолжайте, — попросил Дойл.
— В детстве каждое лето я навещал деда, который по-прежнему живет уединенно при дворе низама в Чоу-Махалле; мы с сыном правителя, нынешним низамом, были товарищами по играм. Мой друг низам взошел на трон Хайдарабада одиннадцать лет тому назад, в возрасте восемнадцати лет. В последующие годы я виделся с ним, когда начинал карьеру барристера: мне посчастливилось стать одним из первых людей смешанного происхождения, получивших право выступать в английском суде, что для меня вопрос чести. Шесть месяцев назад я получил срочное приглашение посетить низама в Мадрасе и, решив, что причиной тому, наверное, плохое здоровье моего деда, не откладывая, собрался в дорогу. Однако оказалось, что дед, как это говорится, пребывает в добром здравии и живет с только что достигшей брачного возраста пятнадцатилетней танцовщицей…
— А сколько ему лет? — вырвалось у Иннеса.
— Восемьдесят пять, и он до сих пор убежденный распутник. Я должен объяснить, что их культура не разделяет нашего христианского убеждения в том, что земные радости производят разрушительное действие на душу: напротив, некоторые из наиболее верующих индусов полагают, что дорога на небеса вымощена плотскими наслаждениями.
Дойл театрально прокашлялся, а Иннес… закрыл рот.
— Хотя я и обрадовался, найдя деда в таком прекрасном состоянии — эта нимфа была поистине восхитительна, — цель моего пребывания оставалась для меня туманной еще три дня, пока наконец низам не вернулся с охоты на тигра. В тот вечер мы вместе поужинали в его личных покоях — мой друг за последние десять лет украсил свой дворец так, что мог бы потягаться с Людовиком Четырнадцатым, даже обзавелся ватерклозетом из чистого золота, ужасающе безвкусным, но все равно впечатляющим, а потом он рассказал мне о пропавших Упанишадах. Преступление совершилось во мраке ночи, не было никаких свидетелей, и никто не обращался за выкупом, хотя низам был готов выложить за святыню большие деньги. Низам рассудил, хотя логики в его суждении было негусто, что я с моим опытом работы на ниве английского правосудия более чем кто-либо способен пролить свет на эту тайну. Когда я попытался любезно отказаться, указав на тонкую, но весьма существенную грань между барристером и полисменом, низам выразил сочувствие моему положению, потом ненароком намекнул, что было бы весьма печально, если бы мой дед не смог больше поддерживать тот образ жизни, к которому привык.