Шесть мессий
Шрифт:
«Интересно, — подумал Дойл, — эти люди вращаются в одном кругу, часто встречаются и с трудом находят тему, чтобы поддержать беседу. Зачем же им столько телефонов? Какую изматывающую внутреннюю жизнь ведут, должно быть, эти богачи, беспрерывно подстрекаемые своим судорожным стремлением к бессмертию, к использованию все новых и новых невероятных достижений…»
Мысль об этом всепоглощающем заблуждении пробудила в нем меланхолию, но он тут же поправил себя: «Имею ли я право упрекать этих титанов в ошибочности их поведения? Возможно, через две тысячи лет сей великий город обратится в прах, но если что и останется на потребу археологов будущих поколений, то эти монументальные
Это представлялось Дойлу той формой бессмертия, на которую человек мог надеяться: плоть сгниет, кости рассыплются в труху, воспоминания сотрутся, но человек пребудет в веках, отпечатав свое «я» в зубной щетке.
После того как они свернули на запад и добрались до реки Гудзон, паром переправил их экипаж. Четверо пассажиров внутри уже привыкли к долгой поездке во мраке ночи. Никто, кроме Джека, не знал, куда они едут, а он сидел наверху, на кучерских козлах, легко управляясь с вожжами искалеченными пальцами. По дороге Престо развлекал их историями о принцах и магараджах Гвальяра и Раджпутана, проклятых драгоценных камнях, дворцах из слоновой кости и золота, тиграх-людоедах, слонах-мародерах и, что было интереснее всего для Иннеса, запретных тайнах гарема.
— А правда, что эти девушки раскрашивают некоторые сокровенные части тела в малиновый цвет?
— Правда, — подтвердил Престо. — Умащенные, ухоженные, благоухающие, они ведут жизнь, целиком посвященную тому, чтобы дарить и получать удовольствие. Проводят страстные ночи в объятиях друг друга, как и в объятиях своего господина.
Мысли Иннеса вертелись, как флюгер на свежем ветре. Неужели Престо действительно посещал какие-то из этих благоуханных сералей?
— Но так ли уж разительно эти женщины отличаются от некоторых дам из нашего западного высшего общества?.. — Дойл пожал плечами. — Я не имею в виду их всех, но тех, которые чуть ли не всю жизнь посвящают заботам о красоте и очаровании. Тех, которые с помощью шампуней, массажей и прочих ухищрений превращают себя в нечто вроде драгоценного украшения, тешащего тщеславие их богатых мужей.
— Но ведь невозможно содержать по пятьдесят таких женщин одновременно, — возразил Иннес.
— Все возможно, если деньги не проблема, — заявил Престо со сладострастной улыбкой.
— Ладно, оставим арифметический аспект в стороне, — сказал Дойл.
— Могу вспомнить другое важное отличие, — подал голос Штерн. — На Западе женщина, во всяком случае того типа, о котором идет речь, может при желании покинуть дом.
— Верно, юридически она не рабыня, — согласился Дойл. — Но я имею в виду следующее: разве не являются они такими же рабынями в духовном смысле? Да, конечно, жена может оставить дом, но убежит ли она от жизненной ситуации? Будучи сыта по горло своей судьбой, может она убежать и строить собственную жизнь?
— Ас чего бы ей этого захотелось? — спросил Иннес.
— В теоретическом смысле, старина.
— Она должна иметь возможность так поступить, — высказался Престо. — И западный закон, безусловно, дает ей такое право.
— Право — это одно, а реальность — несколько иное. Западное общество терпимо относится к вольным стандартам поведения мужчин, но не готово принять их, когда речь идет о женщинах. По-моему, это имеет отношение к неосознанной защите
— А вот я всегда был слишком занят, чтобы подумать о женитьбе, — хмыкнул Штерн.
— А по-моему, в гаремной жизни нет ничего плохого, — вернулся к излюбленной теме Иннес. — Трудиться особо не приходится. Масса свободного времени.
— Ты так говоришь, потому что грезишь о красавицах, доступных и покорных твоим желаниям в любое время суток. Но представь себе, что может случиться с одной из этих девушек, вздумай она обмануть своего господина? — Дойл повернулся к Престо.
— Наказание бывает страшным. Пытки. Увечья. Обезглавливание.
— Неужели? Это ужасно.
— А как же иначе? Или ты считаешь, что одалискам из гарема следует предоставить равенство с их владыками, такую же сексуальную свободу, какой пользуешься ты? Но что это будет за гарем, если они смогут заниматься любовью с кем и когда захотят?
— Какая ужасная мысль! — признал Иннес. — Этак ведь пропадает сам смысл существования гарема.
— Мой аргумент в том, что, если мужчины сделали цивилизованный мир таким, каков он есть, они сделали это за счет подобных партнеров, которыми наш Творец имел здравый смысл благословить нас, но чья роль остается незамеченной, а сами они — угнетенными.
— Значит, вы за то, чтобы дать женщинам право голоса, мистер Дойл? — уточнил Престо.
— Конечно нет. — Дойл пожал плечами. — К таким вопросам нужно относиться осмотрительно. Сначала нужно дать им образование: должны ведь они понимать, о чем их просят голосовать. Рим строился не за один день.
— Может быть, все было бы не так страшно, — сказал Иннес, которого уже манил к себе розовый мир сексуального равенства. — Пожалуй, при равенстве полов заполучить пташку в постель было бы куда проще, и расходов меньше. Не надо дарить цветы и побрякушки, приглашать на ужин в дорогое заведение… и все такое прочее.
— А вот меня подобная перспектива наполняет отчаянием, — заявил Престо. — Отказаться от ритуала охоты, от волнующего процесса завоевания и получить плотское удовлетворение без преодоления какого-либо сопротивления — да это лишило бы удовольствие большей части его привлекательности.
— Значит, на самом деле вам не нравились визиты в гарем? — Иннес, как собачка, не оставлял в покое любимую косточку.
Дискуссия продолжалась в том же духе, несколько сумбурная, но оживленная, как будто в этой деликатной сфере вообще можно было достигнуть какого-то согласия. По ходу беседы Дойл поднял глаза на правившего экипажем Джека, прежде охотно участвовавшего в беседах на отвлеченные темы. Конечно, Джек слышал весь этот разговор, но не только не попытался принять в нем участие, но даже не глянул в их сторону, нарочито отстраненный, подобно смотрителю маяка, что наблюдает за штормом в открытом море. Как же далеко вышел Джек за пределы основных житейских забот и, если они потеряны для него навсегда, можно ли по-прежнему считать его членом общества?
Около часа ночи они прибыли наконец к месту назначения, отличавшемуся невероятным обилием освещения. Это был квадрат из обнесенных высоким белым частоколом длинных кирпичных зданий, подсвеченных электрическими фонарями. Никаких вывесок не было. Шепнув что-то охраннику у ворот, Джек довез их до самого высокого строения в центре площади и остановил экипаж. Сквозь большие освещенные окна были видны просторные внутренние помещения, заполненные машинами, лабораторным оборудованием и научными приборами.