Шестая Бастионная
Шрифт:
Мать зарыдала, сестры тоже, отец кинулся умолять винодела. Тот любил иногда строить из себя добряка и сперва отказался продать Филиппа. Но хозяин театра добавил еще денег. И винодел сказал:
– Нечего лить слезы. Здесь мальчишка растет баловнем и бездельником, а там научится уму-разуму…
Больше никакие мольбы не помогли. Отца и мать Филиппа винодел отправил в загородную усадьбу. А его самого посадил под замок в сторожку, чтобы мальчишка не вздумал удрать куда-нибудь, пока не получены деньги и пока театр не покинул славный Херсонес Таврический.
Удрать из сторожки – дело
Одиссей сказал Саньке:
– Вот я и подумал: давай твоей машиной отвезем их в самые старые времена, когда здесь еще не было греков, а жили одни свободные тавры…
– А тавры их не захватят в рабство?
Одиссей нерешительно сказал:
– Да нет… У них, по-моему, не было рабов, они же еще не очень развитые… Отец Филиппа будет учить их всякому ремеслу. Потом всей семьей построят дом, заведут виноградники, станут жить свободно…
– Давай! – решительно сказал Санька.
Они с Одиссеем договорились встречаться только на берегу моря. Не в Одиссеевом времени, не в Санькином, а просто у Моря. Потому что Море – оно во все времена. Вечное.
Надо было подготовить побег. Одиссей сказал, что проберется в загородную усадьбу винодела и приведет оттуда отца и мать Филиппа. Затем освободит самого Филиппа и прихватит его сестренок. А потом на берегу они с Санькой включат машину. Примерно на пять тысяч лет назад…
Только надо все продумать. Выбрать подходящий день, приготовить в дорогу кое-какое имущество, еду, инструменты. А то в первые дни среди голой степи беглецам придется несладко.
– Давай встречаться в маленькой бухточке, где… ну, ты знаешь, – предложил Санька.
Бухточка была даже не бухточка, а закуток среди желтых скал. Недалеко от галечного пляжа и колокола. Это углубление в обрывистом, слоистом берегу выломали зимние штормы. Здесь тоже был пляжик – уютный, размером с комнату. Но люди сюда почти не заглядывали. Попасть в этот затененный, пахнущий йодистыми водорослями и сырым ракушечником уголок можно было только в обход отвесного мыса, по скользким, покрытым зеленью камням. Камни даже в тихую погоду заливало мелкой прозрачной зыбью. А если волна, лучше и не соваться.
С обрывистого берега не вело ни лесенки, ни тропинки, и на спуск могли решиться только отчаянные люди. А если и спустишься, как подняться?
К счастью, погода в начале августа стояла тихая. Санька пробирался по камням без больших трудов. С последнего плоского камня он прыгал на берег и шагал, увязая мокрыми кедами в грудах бурых водорослей, которые накидало волнами. По водорослям сотнями скакали прозрачные морские блохи…
В желтой, источенной морем и ветрами глыбе на уровне поднятой руки у Саньки и Одиссея был "почтовый ящик". Аккуратное такое углубление как потайная полочка. Одиссей на встречи теперь не приходил, но оставлял для Саньки письма. Вернее, не письма, а условные знаки гладкие каменные голыши. Если темный голыш, значит: "Надо быть
Конечно, Санька сам подкладывал голыши, но потом, когда снова пробирался в бухточку, почти забывал об этом. Забывал, что игра. И сердце стукало, когда он запускал руку в тайник…
…Он, прижимаясь грудью к прохладному ракушечнику, встал на цыпочки и сунул в "почтовый ящик" пальцы. Сейчас они нащупают гладкий мраморный окатыш. Надо будет не глядя кинуть его в море, потому что считается, что этого камня с Санькиным письмом там уже нет, его взял Одиссей и прочитал нацарапанные грифелем строчки:
"Машина времени готова. Скоро вы соберетесь или нет? Положи столько черных камешков, сколько дней осталось до побега".
Три темные гальки лежали у Саньки в кармане. Сейчас он положит их в тайник, а завтра, волнуясь по-настоящему, найдет здесь этот ответ Одиссея.
Надо только выкинуть голыш с письмом… Где он?
Санька зашевелил пальцами в каменном углублении. Круглого большого голыша не было. Зато нащупал он два камешка.
Санька растерянно взял их на ладонь.
Это были гальки. Темно-серые, с белыми прожилками. Такие же, как в Санькином кармане.
Значит, Одиссей прочитал письмо и уже принес ответ? Сам?
Какой Одиссей? Опомнись, Санька…
С полминуты Санька озадаченно разглядывал камешки. Потом почему-то испугался. Завертел головой: кто здесь? Никого не было ни на пляжике, ни на обрыве. Но ведь кто-то же выследил, разгадал Санькину тайну, влез в их с Одиссеем дела! Кто?
И зачем? Чтобы посмеяться?
"А может, он ничего плохого не хочет?" – подумал Санька.
Да, в самом деле. Не у всех же только дразнилки на уме. Может, кто-то случайно нашел Санькино письмо и тоже решил поиграть…
Санька нашарил в кармане карандашный грифелек. Поднял гладкий черепок старинной посудины, вытер о рубашку. Почему-то застеснялся и почти через силу написал на черепке:
"Ты кто?"
Он оставил свой вопрос (и свое удивление, и непонятное смущение) в тайнике, выбрался из бухточки, а потом несколько раз в течение дня пробирался к ней по верху и следил: не появится ли таинственный человек?
Никого не было.
– Фаня, тавай кхать, – сказал Тарасик. Это означало: "Саня, давай играть". Санька послушно опустился на четвереньки. Тарасик признавал только такую игру: когда он – всадник, а Санька – конь. При небольшой скорости Тарасик сохранял важность, но начинал испуганно и радостно верещать, когда Санька переходил на рысь. Люся покрикивала на них по привычке и сама смеялась.
А Гриша снова был на учениях…
Наконец Санька ощутил спиной подозрительную влажность.
– Люся, у него опять штаны мокрые!
– Стыд какой! – Люся сдернула "всадника". – Большой парень уже… Как теперь Саня домой пойдет!
– Ладно, высохнет, – сказал Санька.
– А может, у нас переночуешь? – предложила Люся.
– Пойду, – вздохнул Санька.
– Послушай, а чего ты… какой-то не такой сегодня?
– Нет, я такой, – поспешно отозвался Санька. – Я все в порядке.