Шестая организация

Талова Татьяна

– Почему?

– Потому что я страшно талантливый врач, и один промах может стоить мне этой репутации, - признался Эрвин.
– И еще мне выдали отличную пушку, пока я тут вожусь с опасным преступником.

Как правило, в лаборатории мы находились одни, но за дверью всегда караулила Рита, и вот на кого бы я поставил, выбирая из всей троицы "хладнокровного убийцу". На мои вопросы о том, а не загипнотизировали ли Риту в порядке улучшения состава элитных войск, Эрвин неизменно оскорблялся.

Услышав о пушке, я всерьез задумался над тем, чтобы отнять ее каким-либо образом, правда, серьезности хватило минуты на две. Устранить Эрвина, каким бы замечательным

парнем он ни был, не представляло труда, отвязаться от Риты, задействовав пистолет и эффект внезапности, тоже. Будь я Марком, знающим здание как свои пять пальцев, я бы попытался сбежать таким образом... А иначе - мертвец, судорожно пытающийся отыскать выход на улицу... Забавно, если не думать о грандиозной подлянке родной организации - после неудавшегося побега Крылатые найдут сотню подтверждений необходимости держать меня здесь.

– Сегодня что-то необыкновенное, - этими словами меня встретил Эрвин.
– Рита, ты не рассказывала?

– Рита, ты разговариваешь?
– подхватил я удивленно.

Я мог бы по пальцам сосчитать количество слов, произнесенных Ритой с момента прощания с Детектором. Ее молчание меня откровенно бесило.

Эрвин недовольно нахмурился и махнул рукой, чтоб не заходили в лабораторию. Сам дождался, пока погаснет экран компьютера, выключил свет и запер дверь, зажав в зубах маленький пластиковый планшет с болтающейся на шнурке ручкой. Руки у меня были скованы спереди, в качестве жеста доверия и уважения, не иначе... хотя, скорее, наручники Крылатых даже с ключом так просто не откроешь - Эрвин с обычным штабным замком на двери возился уже минуту. Рита придерживала меня за плечо, но этот жест был чистой воды формальностью - я не давал повода подозревать себя в чем-либо. Ростом я выше врача... Очень легко мне представилось, как можно ударить сзади в затылок, локтем, не думая о силе, вырубив Эрвина сразу и надолго. Еще веселее - позвать, Эрвин поднимет голову, и вот тогда... тогда ему очень помешает планшет в зубах. А ручку можно в глаз...

– Эрвин, - позвал я. Парень задержался на пару секунд, подняв голову, но еще не повернув ко мне. Пары секунд мне бы хватило.
– Эрвин, это не я потенциально опасен, это незаконное заключение сделает потенциально опасным кого угодно. Еще день-два... Эрвин, так и запиши - я очень не хочу устраивать здесь бардак. Но камера, конвой, наручники и исследования в обход доктора Лин - все это медленно давит на нервы.

Эрвин повернулся и с усмешкой покачал головой. Кажется, он не воспринял мои слова всерьез. В который раз я подумал о таком важном элементе человеческого общения, как укоризненный и усталый вздох. Пришлось обойтись взглядом, а в них я не силен.

Шли мы недолго, встретив по пути лишь какого-то задерганного клерка в форме. В тяжелую металлическую дверь первым прошел врач. В комнате было довольно темно. Одну из стен полностью закрывал темный полиэтилен, из-за которого и пробивался свет. Чуть подтолкнув меня вперед, Рита закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Эрвин не торопился что-либо делать, давая мне возможность оценить обстановку.

Осмотревшись, я понял, что место до боли напоминает учебный класс - деревянные парты, рассчитанные ровно на учебник и тетрадь, так, что локти ставить уже некуда, неудобные даже на вид стулья и несколько древних шкафов. Вместо учебного пособия по анатомии на одной из парт сидел мужчина - высокий, худой, лет пятидесяти-пятидесяти пяти на вид. Одет он был в длинный черный пиджак, застегнутый на все пуговицы, черную рубашку со строгим воротником

под горло и черные брюки с тщательно отглаженными стрелками. Черное же пальто висело на дверце шкафа. Картину несколько портили шерстяные ярко-зеленые носки, выглядывающие между штанинами и черными, разумеется, туфлями. Совершенно спокойно мужчина сполз с парты и пару раз махнул блестящей цепочкой, до того не замеченной.

– Добрый день, Эрвин, как учеба?
– шаблонно-вежливо поинтересовался мужчина, надевая цепочку на шею. Блеснула многолучевая звезда.

– Священник?
– я не сдержал удивления.

– Соблюдай приличия, - напомнил Эрвин.
– Это отец Бенедикт. Кстати... Не поймите меня неправильно, я привык к вашим появлениям в последнее время, но почему...

– С учеными я чувствую крайне неуютно, брат мой, - качнул полуседой головой Бенедикт.
– Не против, если я понаблюдаю отсюда?

Отлично, выходит, меня не на исповедь привели.

– Да, конечно, - поспешно кивнул Эрвин. Он отошел к завешенной стене, чуть отодвинул полиэтилен и принялся что-то записывать.

– Грэд Маррей, - под внимательным взглядом мне становилось не по себе, и напоминание о зеленых носках не помогало.
– А это Рита.

– Я знаком с Ритой, - чуть печально улыбнулся священник.
– А о вас пока что только слышал. Возможно, вы хотите что-то спросить?

Я его не понял. К тому же, его всепрощающая мина казалась мне жуткой фальшью.

– Да, мне интересно, - нашелся я.
– Почему на исповедях принято говорить "сын мой" или "дочь моя", а на деле все священники обращаются к гражданам "брат мой" и "сестра моя"?

Бенедикт смотрел на меня секунд пять, за которые с его лица сползла маска канонически благостного, милейшего священника - передо мной сидел весьма скептично настроенный мужчина, впрочем, не лишенный какого-то не заметного, но ощущаемого благородства. С ним бы я с большей вероятностью согласился вести дела.

– Да давно ли ты на исповеди был?
– вздохнул отец Бенедикт.

– В двадцать лет.

Когда отец умер, приехала пара совершенно незнакомых мне теток, дальних родственниц. Я тогда мало что соображал, на полном автомате договариваясь насчет похорон и прочего, и вот те мерзкие, слезливые бабы с благодушием и гордостью за вклад в мое нравственное воспитание в какой-то момент подозвали священника и оставили меня с ним. Что ему говорить, я не знал, гложущих душу проступков за собой не припоминал, и все ломал голову, куда же делся дед с теми самыми дальними родственницами. На всякий случай ляпнув несколько фраз о том, как тяжело и плохо, буквально нутром ощущая их пустоту - как будто это кому-то непонятно и нужно повторить, - я убрался с обещаниями спасти пару жизней. Если уж меня родственницы страшно раздражали, то дед, оставшись с ними, пристрелил бы обеих, не способный думать в то время.

Вот с тех пор у меня и остался вопрос, а священников поблизости не находилось.

– На исповеди ты приходишь ко мне, как к более мудрому человеку, как к представителю Творца на земле. Я заимствую его негаснущий свет, чтобы показать тебе дорогу во тьме. В обычной же жизни мы равны.

– Спасибо, - улыбнулся я.
– Жизнь наладилась.

Бенедикт усмехнулся и, скрестив руки на груди, повернулся к стене, но Эрвин не торопился снимать полиэтилен или объяснять суть дела, так что священник то и дело поглядывал на меня. Зря надеялся. Загробная жизнь и вечные вопросы меня при жизни не слишком занимали, а сейчас хватит времени, чтобы разобраться самому.