Шестьдесят братьев
Шрифт:
Пожелали посмотреть трубку.
Коробов вынул ее из кармана, показал, а затем швырнул в огонь.
— Воровская, — сказал, он. — А гиену убил он ловко.
На месте, где была убита гиена, составили акт и зарыли труп в землю.
Селькор Артемьев все описал подробно и послал корреспонденцию в газету.
Потом босоногие ребята у дома Советов шныряли между трамваями и кричали:
— Новая провокация Антанты.
— Нападение гиены на пионерский лагерь.
Пассажиры
По всей округе пошли разговоры об удивительных событиях.
Теперь поняли, кто так страшно выл по ночам в лесу, кто сожрал дохлую собаку, кто напугал фабричную лошадь. Поняли, и кто скрывался в развалинах барской усадьбы.
Примус Газолинович Чортов оказался по выяснению личности просто-на-просто Семеном Куровым, который давно уже промышлял всякими темными делами. Убежав из милиции после пожара дачи, он скрывался в развалинах барской усадьбы. Он тоже слышал по ночам странный вой, но думал, что это воет собака. В пионерский лагерь он пошел в надежде поужинать, ибо один местный приятель, снабжавший его пищей, был за два дня до того арестован в кооперативе, где пытался сбыть фальшивую трехчервонную бумажку.
Андрюшу два раза вызывали в милицию давать показания. Там он узнал, что Примуса Газолиновича свезли в город для прививок, но один укус пришелся в голову, и он все же заболел водобоязнью. Болезнь, конечно, смертельная. Андрюша с грустью рассказал об этом Коробову.
— Нашел кого жалеть!
— А все-таки он меня в ту ночь приютил. Куда бы я без него в городе-то!
— Приютил с самым подлым намерением. Видит — парень лапшистый, давай, мол, его использую.
— Оно, конечно, верно.
— Надо, Стромин, относиться ко всему без ложной чувствительности.
Скоро началась в полях уборка — кипела работа, — а потом наступило время, когда солнышко все раньше и раньше стало прятаться за леском, а на березах там и сям блеснули желтые листочки, словно седой волос у стареющего человека. Ночи становились холодные.
Андрюша что-то стал задумываться.
— Скоро в город, — говорили пионеры.
— Что ж, лето провели с пользой.
— Ерша читать обучили.
— С писаньем у него плохо.
— Ну, это на следующий год.
— А ты чего куксишься? — спросил Коробов у Андрюши.
— Да ведь сам знаешь, мое положение неопределенное.
Все помолчали.
— Ладно, — зевнул Коробов, — чего раздумывать-то. Не пропадешь.
В воскресенье к Коробову приехал его отец — столяр — повидать сына, а кстати рыбу половить. Он был большой любитель рыбной ловли.
Коробов
— Ну, вот. Хочешь с нами жить?
— Как с вами?
— А так… У нас, конечно, тесно, но отцу помощник нужен, да мы с тобой и на одном сундуке уляжемся. Хочешь?
Андрюша даже сначала не поверил.
— А объем я вас?
— Отработаешь. Отец не из жалости берет тебя. Говорю, помощник ему нужен, а ты на работу ловок.
— Работу я, конечно, знаю. Ну, спасибо… Ай здорово… как вышло… Хорошо-то как.
С этого дня он перестал задумываться, а напротив, был первым запевалой в песнях и первым заводилой в играх.
А осень подступала быстрыми шагами, и однажды утром пионеры проснувшись увидали все небо в низких серых тучах. Мелкий, как сквозь сито, дождь пронизывал до костей.
Начали собираться.
— А хорошее было лето, — говорил Коробов, — и поработали всласть и много любопытного видели. Я, Стромин, дневник записывал. А с гиены даже рисунок срисовал.
— Похоже?
— Да, как сказать, — не очень.
Все засмеялись. Коробов тоже.
— Я — художник неважный.
Месяца через три, идя по улице, Андрюша встретил своего дядюшку, он хотел было пройти мимо, но передумав, вдруг остановил дядю за локоть.
— А? — сказал тот, обернувшись и, должно быть, узнав Андрюшу, нахмурился.
— Вы мне тогда три рубля дали, позвольте отдать, — сказал Андрюша, вынимая из кармана ту самую засаленную бумажку.
Дядюшка так и остался стоять с разинутым ртом и с трехрублевкой в руке.
— Что это ты таким именинником? — спросил вечером Ваня Коробов.
— Долг один уплатил, — гордо отвечал Андрюша, — очень не люблю, когда долги.
В комнате столяра приятно пахло клеем и политурою. Сам Коробов и его жена. Ваня и Андрюша сидели за столом возле русской печки и ели щи.
Начиналась зима и на улице мело.
Ветер вдруг завыл в трубе.
— Ишь воет, словно гиена, — заметил Ваня.
И обоим мальчикам живо вспомнились лагерные приключения, и страшные и веселые.
— Основное правило, — сказал Ваня, — ничего ненадо бояться. Как нюни распустишь, так пиши пропало. И еще на подлость не итти. Вот ты тогда не полез в окно и зато попал к нам в отряд.
— Правильно, — сказал столяр. — Подлость и воровство — последнее дело. Ну, пора и на боковую.
Он погасил свет.
Метель на дворе крепчала.
Покойной ночи!