Шестеро вышли в путь

Рысс Евгений Самойлович

Он достал трубку, долго набивал ее и закуривал, а Ольга ждала. Она знала, что он скажет, и готова была ему ответить. Он должен был сказать следующее: «Но меня убивает грубость современности. Почему великая идея должна быть связана с неоправданной жестокостью, с грубостью, почему, наконец, председатель горсовета пьянствует с кулаком?» И так далее.

Ольга ответила бы ему, что историю не делают в белых перчатках, что революция произошла в отсталой, недавно еще крепостной России и что, конечно, среди людей, занимающих крупные посты, много примазавшихся и негодяев. Она прекрасно знала, что ответить ему.

Но он сказал совсем другое:

— Я

лучше поясню примером. Вам, вероятно, показалось сегодня, что мне не понравились ваши друзья. А я вам честно скажу: если может быть любовь с первого взгляда, так сегодня я ее испытал. Я считаю, что это замечательные люди — все, начиная с Мисаилова и кончая Николаевым. Я был бы по-настоящему счастлив, если бы мог с ними дружить, если бы мог быть седьмым членом «Коммуны холостяков». Ведь это неважно, что они смутились и от смущения стали грубыми. Это понятно и не может ни обижать, ни злить. Мы не дети, чтобы придавать этому значение. Зато они умны в самом строгом смысле, честны в самом высоком смысле, и они полноправные члены той огромной и дружной артели, которой уже стал или становится весь народ. И вот я, для которого было бы счастьем стать одним из них, лишен этой возможности.

— Почему? — удивленно спросила Ольга.

Булатов усмехнулся.

— Как вы думаете, — сказал он, — примут они меня в свою среду? Они не поверят мне, они твердо убеждены, что раньше или позже моя дворянская кровь заставит меня их предать. Ведь, к сожалению, я действительно из очень старинной семьи, и мать моя действительно была фрейлиной, и действительно мы в родстве с Апраксиными по одной линии и с Волконскими — по другой. Мне плевать на это, а им — нет. И вот мое положение: среду, к которой я принадлежу по рождению и воспитанию, я ненавижу. — Он сказал «ненавижу» отчетливо, по слогам, с особою выразительностью. — А среда, к которой я стремлюсь, не примет меня, потому что мне не поверит.

Он говорил с какой-то особенной простотой и сдержанностью. Кончив, он подчеркнуто спокойно выгреб лопаточкой пепел из трубки и спрятал трубку в карман.

— Пойдемте? — спросил он.

— Одну минуту, — сказала Ольга. — Вы знаете, Дмитрий Валентинович, что я выхожу замуж за Мисаилова?

— Знаю, — сказал Булатов.

— Откуда?

— Понял по случайным фразам Юрия Александровича и вашим.

— Как вы думаете, я буду счастлива с ним?

— Да, — сказал Булатов, — если, конечно, вы сумеете всю жизнь быть уверенной в своей правоте и прямолинейной.

Ольга молчала. Она не могла понять, считает ли Булатов, что хорошо быть прямолинейной, или думает, что плохо.

— А если не сумею? — спросила она.

— Тогда не выходите замуж, — резко ответил Булатов, но сразу улыбнулся и весело добавил: — Все будет хорошо, Ольга Юрьевна. Пойдемте чай пить. Честно сказать, я ужасно голоден.

Они пошли домой. Юрий Александрович уже заждался их. Он обрадовался, разлил чай, говорил что-то свое обыкновенное: про петербуржцев и менестрелей, про революцию и философов. Ольга не слушала его и скоро, пожаловавшись на усталость, ушла к себе и легла спать.

И вот она лежит на узкой своей кровати и думает. «Конечно, он прав, — думает она. — Ему действительно трудно и тяжело. Ведь бывают же честные люди среди дворян. Хотя бы декабрист Волконский, его родственник, и другие. Ребята все-таки безобразно себя вели. Андрей же умный человек, много читал — ну, почему он не мог этого показать Дмитрию

Валентиновичу? Он и художественную литературу хорошо знает и политэкономию. Он прекрасно рассуждает про международное положение. Наконец, рассказал бы про дела в уезде. Есть же много интересного. Он сам говорил, что статистические данные — очень увлекательная вещь. И Вася молчал. Неужели он даже не мог, к случаю как-нибудь, рассказать, что поступает в институт? Боже мой, ребята такие разговорчивые, а тут, как назло, словно воды в рот набрали!»

Она вспоминает, как они были грубы, когда вдруг заявили, что не пойдут на охоту. Ей становится жарко от стыда за них. Нет никакой надежды заснуть. Она встает. В комнате светло. Тишина такая, какая бывает только белой северной ночью. Она накидывает халат, старый, большой и теплый отцовский халат, и садится к окну. В этом халате она кажется особенно маленькой — коротко остриженная девушка с блестящими от волнения глазами. Ей представляется, что она одна на земле. Оттого, что светло и солнце на небе, особенно странен спящий город. Как будто заснул он не потому, что ночь, а просто его заколдовали. Сказочный спящий город, деревянный Китеж в непроходимых лесах. И лес так неподвижен, так молчалив, как будто и в нем усыплены сказочной силой все звери. Даже листья на деревьях не шевелятся.

«Вася! — думает девушка. — Что делать, Вася? Кажется, обо всем мы с тобой переговорили, а о самом главном ни разу не было речи. И я даже не знаю, что такое „самое главное“. Как нам с тобой прожить жизнь? Страшно, что не сумеем. И спросить некого, никто не посоветует. Наверное, никто сам не знает. Ты-то любишь меня, а я?»

Девушка сидит у окна и старается вызвать в себе чувство нежности к жениху, а оно не приходит. Ведь приходило же раньше. Бывало, даже слезы на глазах выступали — такая вдруг приливала нежность.

Девушка сидит у окна. Сколько девушек по России так же сидело по ночам у окон тысячу лет назад и сейчас! Спят деревянные города. Молчит лес. Даже вода в реке, кажется, перестала течь и застыла.

«Хорошо, — думает Ольга, — что Дмитрий Валентинович не начал говорить о любви. Как было бы неприятно объяснять ему, что я, мол, люблю другого! Даже слова какие-то затасканные, противные, а лучших и не найдешь. И сейчас как было бы нехорошо... Обоим неловко. Стыдно глядеть друг на друга. А так все замечательно просто. И он спокоен, и я спокойна». В ее воображении мелькают смешные петербуржцы, которых она не знала и никогда не узнает, и какие-то фрейлины в кринолинах. Сейчас кринолинов не носят, а все равно без них фрейлину себе не представишь. Даже слова подходят друг к другу: «фрейлина», «кринолин». Одиночество — ужасная вещь. Вот она одинока, и как тоскливо! А ему, бедняге, всю жизнь быть одиноким. Он прав. Конечно, ребята его не станут считать своим, ему не будут доверять всюду, куда бы он ни пошел. От своих отстал, к другим не пристал. Очень тоскливо, наверное...

Девушка сидит у окна. Спят по России деревянные города. В полном безмолвии, в поразительной тишине ползет над горизонтом красное солнце. И вдруг тишина нарушается.

Стукнуло окно. Ольга вздрогнула и выглянула на улицу. Из соседнего окна прыгнул на землю Булатов. Он одернул френч, повернулся и увидел Ольгу.

— Вы не спите? — спросила она.

— Нет, — ответил он, — не могу заснуть. Тоска. Пойду погуляю. Спокойной ночи.

Он поклонился, зашагал по улице и скоро скрылся за углом.