Шестиглавый Айдахар
Шрифт:
И сейчас, глядя на непокорный орусутский город, Саук вдруг отчетливо вспомнил приезд новгородских послов в Орду, к хану Сартаку. Проклятые гяуры убили отца, они же преследовали и его самого. Ведь именно тогда он едва не выпил предложенную рыжебородым Святославом чашу отравленного вина. Если бы Саук знал, что вино отравлено, он бы никогда не прикоснулся к нему. Но во всем был виноват орусут, его глаза. С какой ненавистью смотрел старый воин на монголов! В его поступке был вызов, и, загоревшись ответной ненавистью, Саук превозмог страх, который никогда не покидал
Сегодня все по-другому. Страха нет. За его спиной готовые подчиниться любому его жесту, каждому слову пять тысяч отважных воинов с глазами, горящими от скорой битвы и предстоящей добычи. Пусть на старости лет, но пришло время, когда в его власти совершить кровавую тризну по погибшему в орусутских землях отцу. Он растопчет непокорные города, превратит их в прах, и они уже больше никогда не смогут подняться из пепла, чтобы перечить Золотой Орде.
Саук вдруг подумал, что было бы хорошо, если бы когда-нибудь в его руки попал рыжебородый орусут Святослав. Он заставил бы его сказать, почему тот так ненавидит монголов. Он припомнил бы ему ту чашу с отравленным вином…
Запыхавшись от быстрого бега, гремя кривой саблей, к шатру приблизился большой и тучный Каблан-нойон.
Саук сказал:
– Отправляя нас в поход, великий Берке-хан велел нам, прежде чем разрушить город, спросить у орусутов, чего они хотят. Возьми сотню воинов и отправляйся к ним. Если сочтешь, что желания их не совпадают с нашими, зови орусутов, чтобы они вышли сражаться с нами за крепостные стены. Не согласятся – пригрози, что сожжем город, а самих предадим страшной смерти.
– Слушаюсь и повинуюсь…
Каблан-нойон заторопился к своим воинам.
Вернулся он только в полдень.
– Я исполнил то, что повелели вы…
– Говори. Я слушаю.
– Завтра в это время орусуты выйдут из города.
На миг Сауку сделалось страшно. Где-то в душе он хотел и боялся этого сражения, потому что живы были в памяти горькие уроки, полученные им в молодости.
– Они не пожелали выказать нам свою покорность?
– Нет. – Каблан-нойон наклонил свою большую и тяжелую голову. – Я не смог узнать, где находится князь. Приближенные же к нему люди схвачены и посажены в яму. Бунтует чернь. Руководят всем поп по имени Ростислав, а советником у него старик Святослав из Новгорода. Говорят, что они братья. Восставшие заковали Китака в цепи, Изосима, принявшего нашу веру, казнили. Горожане сказали: «Если вам нужен Китак, то возьмите его, но ни податей, ни налогов мы давать вам больше не станем».
– Что говорили еще?
– Требовали, чтобы мы никогда не присылали к ним бесерменов.
– И что ты сказал им?
– Я ответил, что этому не бывать. Велел освободить Китака, прекратить бунт… Если же они не сделают этого, то мы предадим их смерти.
– Что ответили они тебе?
– Чем так жить – лучше умереть. – Каблан-нойон помолчал. – Я думаю, что они не остановятся ни перед чем…
– Врагов много?
– Нет. Только горожане и те, кто пришел из ближних деревень. Вооружены чем попало…
– Что ты предложишь?
– Зачем откладывать то, что мы можем сделать сейчас? Надо начать штурм города. Иначе кто знает – не идет ли им помощь от других городов? Сегодняшние орусуты – не вчерашние. Я видел это. Тот, кто разделся, не испугается и обязательно войдет в воду. У орусутов нет страха, и потому не стоит тянуть время.
– Пусть будет так, – важно согласился Саук. – Ты угадал мои мысли.
Гортанные крики пронеслись над лагерем монголов. Забегали, засуетились люди. Тревожно и пронзительно ржали кони.
– Вперед! – приказал Саук. – Да поможет нам дух – аруах великого Чингиз-хана!
Штурм был яростным и недолгим. Когда огненно-красная луна поднялась над черными орусутскими лесами, город пылал, словно огромный костер. Но и в ночи, посветлевшей от багрового пламени, до самого рассвета звенело железо об железо, тонко взвизгивали стрелы, ржали кони и яростные голоса сражающихся уносились к далеким звездам.
Жители города, видя, что им не устоять против монголов, убили Китака и других заложников. Она дрались до конца, без страха за свою жизнь, ибо знали, что смерть теперь для них единственная возможность перестать быть рабами.
На рассвете всех, кого удалось схватить, монголы согнали на главную площадь города. Вокруг на месте изб дымились черные груды бревен и смрадный дым пожарища поднимался к белесому утреннему небу.
Израненные, окровавленные люди стояли, тесно прижавшись друг к другу, и ничего, кроме дикой, нечеловеческой усталости, не увидел на их лицах Саук.
Он сидел на коне и пытался разглядеть у орусутов хотя бы какое-то проявление страха, но его не было, и это бесило монгола.
Взгляд Саука остановился на лицах двух высоких рыжебородых стариков. Непокрытые седые головы, кряжистые, сильные фигуры, позы, в которых они стояли, говорили, что это не рядовые горожане.
Саук всмотрелся. Один из стариков показался ему знакомым, и, тронув повод коны, он подъехал к нему. Концом камчи приподнял подбородок пленника.
Нет, ошибиться Саук не мог. Это был Святослав, о котором он вспомнил накануне битвы. Улыбка тронула его бледные старческие губы:
– Видишь, орусут, мы снова встретились…
Все в кровоподтеках, опухшее лицо старого воина не дрогнуло.
– Вижу. Значит, судьба…
Саук не выдержал ненавидящего, тяжелого взгляда Святослава и отвел глаза.
– Сейчас ты будешь смотреть на дело рук своих. Ты возмутил орусутов. Они заплатят за это жизнью. Так будет всегда и со всеми, кто посмеет выступить против монголов.
Святослав ничего не ответил. Саук резко повернул коня и отъехал на прежнее место, чтобы вершить месть.
Дюжие воины выволакивали из толпы пленников – первого, кто попадал под руку. Казнь назначал сам Саук.
– Зарубить, – бросал он.
Сидящий на коне палач – уже немолодой, но могучего сложения монгол – выхватывал из ножен кривую саблю и, привстав на стременах, с оттяжкой рассекал пленника от плеча до пояса.