Шестиклассники
Шрифт:
— Почему это?
— Да так мне кажется, — улыбнулась Таисия Николаевна и, сделав паузу, добавила: — Ведь если бы ты подумал, как ей трудно и работать, и по хозяйству управляться, и тебя на ноги поднимать, ты бы, конечно, не примирился с тем, что две женщины, можно сказать, единственного в квартире мужчину никак не допросятся замок починить.
Лёня вскинул голову:
— Вам про это старуха напела, да?
— Ой, как плохо, как неуважительно ты отзываешься о таком человеке!
— Какой ещё человек?
— А ты бы выбрал
— Про него вы сами говорили, что он не по-товарищески поступил!
— Я и сейчас скажу, что он поспешил оборвать вашу дружбу. Но ведь пойми и ты: ему захотелось исправиться, и он действительно сейчас хорошо учится. А ты так и плетёшься в хвосте. Что же тебе мешает стать другим? Желание есть, а добиться не можешь? Я, конечно, уверена, что ты тоже добьёшься. Только относись к своим поступкам посерьёзнее. Уже не маленький. Тогда-то у тебя и станет всё хорошо — и в школе, и с друзьями, и дома…
«И в школе, и с друзьями, и дома!»
Эта фраза продолжала звучать у Лёни в ушах и после того, как дверь за учительницей закрылась. Лёня слышал, как Таисия Николаевна поговорила ещё о чём-то в коридоре с Еленой Максимовной, потом звякнул расхлябанный замок и хлопнула соседкина дверь — сделалось снова тихо.
А Лёня всё ещё стоял посередине комнаты на том месте, где оставила его Таисия Николаевна, и думал. «Желание есть, а добиться не можешь…», «Относись посерьёзнее, уже не маленький…»
— Что же ты в темноте? — раздался неожиданно голос матери.
Щёлкнул выключатель, вспыхнула лампочка. С трудом подняв на стол сетку-авоську, наполненную продуктами, мать устало опустилась на табуретку.
Всегда аккуратно зачёсанные назад гладкие волосы матери сейчас растрепались. Из-под выцветшей голубой косынки выбилась тёмная прядь. Но мать не поправляла её, а сидела неподвижно, расслабленно вытянув перед собой натруженную руку.
Лёня отошёл к своему углу.
— Что нахохлился? Кто-нибудь был у нас? Учительница?
— Учительница.
— Давно?
— Нет.
— Вот неудача! — подосадовала мать. — Договорились с ней на половину восьмого, а начальник заседать решил. В школу позвонила — уже не застала. Зачем она приходила?
— Так, вообще.
— Натворил чего-нибудь?
— Ничего не натворил.
— Смотри у меня!
— Что смотреть-то?
— А вот показывай-ка дневник!
— Да ну…
— Давай, давай вытаскивай!
— На проверке у нас дневники.
— Давай сумку! Где сумка?
— Да говорят тебе…
Но мать уже увидела сумку под вешалкой, и на стол с шелестом полетели тетрадки, какие-то листки, учебники.
— Что же ты врёшь? — заговорила мать, потрясая дневником
Она приблизилась к Лёне, пронзая его острыми, злыми глазами, а он сидел, сгорбившись на кровати, не шевелился и только косился на порхающие перед его лицом белые страницы дневника.
— Ну, смотри у меня! — ещё раз предупредила мать, бросая дневник на тумбочку.
Он задел лежащие там проволочные звёздочки, и они одна за другой посыпались на пол.
— Вот, вот! — указывая пальцем на звёздочки, воскликнула мать. — Всяким барахлом занимаешься, глупости на уме, а дела побоку? Чтобы мне комнату больше не захламлять! А то сама повыкидываю все твои погремушки! Понял? Садись сию же минуту за уроки…
— Уроки нам утром велят…
— А ты сейчас садись, сейчас! При мне! Понял?
Лёня уселся к столу, подтянул поближе тетради и учебники.
— Хороших слов не понимает. Просила по-доброму: выправляйся, сынок… А он! За каждым шагом твоим теперь следить буду.
— Меньше был, и то не следила!
— Вот и жалею! Разболтался, хуже некуда! Ты учи, учи!
Мать раскрыла какой-то учебник и ткнула его Лёне под нос.
Глава 31. На совете отряда
О прогуле весь день Лёне никто не напоминал. И своим чередом текла классная жизнь: шли уроки, мелькали перемены, дежурные рьяно освобождали класс. Зайцев требовал от Гусевой и Смирновой какую-то заметку. Комарова с Возжовым связывали в общую пачку картонки, которые задумали использовать как материал для строительства машины времени. А чертёж машины принёс Гроховский. Ребята, не дождавшись чертежа от Галкина, поручили выполнить новый Стасу, и он, как видно, очень постарался — сделал красиво, тушью.
Чертежом Лёню тоже никто не попрекнул.
Но перед последним уроком Кузеванов сказал:
— Вот что, Галкин. После занятий не уходи. У нас совет отряда будет.
— А я при чем?
— Об учёбе разговор. И о тебе.
Лёня усмехнулся:
— Судить решили?
— Нет, не судить, — ответил Кузеванов. — Совет отряда недаром называется совет! А не суд. Посоветуемся, как быть с тобой.
«А что со мной?» — хотел спросить Лёня, но раздумал.
Обсуждать или советоваться — какая разница!
Важно, что придётся отвечать перед ребятами и за двойки и за прогул, а если ещё выступит Анька да расскажет, как он с ней обошёлся, тогда и вовсе не поздоровится.
Притихший просидел Лёня всю математику, даже не хохотал вместе с ребятами, когда их два раза рассмешил Павел Степанович.
В первый раз это случилось в самом начале урока. Павел Степанович вошёл в класс, а Возжов, замешкавшись, рисовал на доске огромную страшную рожу. Павел Степанович сразу вызвал дежурного.