Шестой ангел. Начало

Абсентис Денис

— Фактически Перуц говорит, как он понимает механизм появления того, что мы сейчас называем «бэд трип». — задумчиво пробормотал я.

— Он не зря упомянул здесь Гофмана и Брейгеля. Ведь оба они отразили в своем творчестве отравление алкалоидами спорыньи, даже не догадываясь об этом. Перуц сначала тоже не понимал, какой физический агент мог являться причиной безумия человеческого, и вывел в своем романе некий таинственный курительный состав, вызывающий убийственные галлюцинации. Хотя он уже тогда словно предчувствовал свое будущее открытие, описывая «страшный пурпур трубного гласа» и «чудовищные волны небесного ужасного огня». А спустя десять лет Перуц осознал, что именно рисовал Брейгель, о чем писал Гофман, да и о чем писал он сам.

И тогда

в его новом романе появился галлюциногенный грибок, хлебный паразит. Перуц даже догадался, что именно этот грибок вызывал крестовые походы и воздействовал на религиозное сознание. Вспомните поиски барона фон Малхина из романа: «То, что мы называем религиозной истовостью, экстазом веры, будь то индивидуальное или массовое явление, почти всегда носит клинические черты состояния возбуждения, вызванного одурманивающим ядом. Но какой именно дурман вызывает такие последствия? Наука еще не знает этого». Прошло три четверти века, и только сейчас наука начинает признавать, что Перуц был прав в своем прозрении. Крестовые походы и религиозные экстазы — это воздействие спорыньи.

— Не очень только понимаю, при чем здесь упомянутый Гофман. Картины Брейгеля и Босха мне знакомы, их связь с огнем святого Антония, то есть с отравлением спорыньей, довольно прозрачна. Все эти ужасные видения ада, искушение святого Антония, безногие калеки. Даже Микеланджело перерисовывал Антония с рвущими святого бесами. Брейгель в своих картинах вообще изобразил последовательно весь цикл эпидемии — от безумия, галлюцинаций, плясок до гангрены и слепоты. А на следующий год после этого умер — очевидно, он и сам был отравлен грибком. Правда, искусствоведы этого так и не поняли до сих пор.

— Очень интересно вы заметили насчет слепоты, — прервал меня антиквар. — Действительно, отравление спорыньей обычно приводит к катаракте, а в картине Брейгеля «Слепцы» все видят только лишь отражение библейской притчи о слепых. Воистину, те, кто смотрят на эту картину и не видят, что именно она изображает, настоящие слепцы и есть. Как думаете, это случайность или тонкая ирония художника?

— Недавно читал, что современные офтальмологи поставили диагнозы слепцам с картины. У того персонажа, что в синей шапочке посередине, как раз катаракта. Но я все равно не понимаю, какое отношение имеет к спорынье Гофман? У меня в этой связи он вызывает в памяти только своего однофамильца — или, быть может, потомка? — Альберта Хофманна, изобретателя ЛСД. В России эти фамилии традиционно переводят по-разному, но ведь по-немецки они почти одинаковы.

— Неужели вы не читали романов Эрнста Теодора Амадея Гофмана?

— Я в детстве очень любил балет «Щелкунчик» Чайковского по сказке Гофмана, но его романы как-то почти прошли мимо меня.

— А вас никогда не настораживала сама эта сказка? Уродливая ожившая кукла для раскалывания орехов, Мышиный Король?

— Но это же просто сон Марии?

— Сон или галлюцинации? Где провести эту грань? Мы говорим о писателе, чье собрание сочинений Гейне назвал «криком ужаса в двадцати томах». Белинский считал его «живописцем внутреннего мира», а Достоевский перечитывал всего Гофмана по-русски и на немецком. «Эликсиры сатаны» — вот что, по моему мнению, дало Перуцу ключ к тайне. Этот роман, повествующий о жизни капуцинского монаха Медарда, — своеобразный антипод жития святого. На протяжении повествования Медард постоянно подвергается всевозможным дьявольским искушениям, и он не в силах с ними совладать. В руки к монаху попадает легендарный эликсир дьявола, которым тот искушал самого Святого Антония. Старое предание говорило, что даже сам Антоний якобы нечаянно раскупорил однажды бутылку, и оттуда ударили такие одуряющие пары, и такие чудовищные видения ада разом обступили святого, такие зареяли вокруг него соблазнительные призраки, что только молитвами и суровым постом он мало-помалу отогнал их от себя.

— Полагаю, Медард не был столь удачлив, как святой Антоний?

— Однажды в монастырь к Медарду прибыл молодой граф и, не поверив в старую легенду,

отпил эликсира из этой бутылки и заявил, что это лишь превосходное старое вино. Медард не выдержал искушения и тоже глотнул из бутылки. И тогда у него стало два лика, два существа. Он отпетый преступник, блудник, убийца, и он же святой. Искушения дьявола настигли его, он даже начал считать себя святым Антонием и сбежал из монастыря в стремлении обратиться в мирскую жизнь. С тех пор Медард будет постоянно разрываться между двумя сторонами своего сознания, и очень скоро это состояние захлестнет заблудшего монаха с головой. И тогда кровавые преступления, которые он громоздит одно на другое, перестанут казаться ему делом собственных рук. Дьявол в романе действует во внутреннем мире монаха, но от этого он едва ли не более осязателен, чем сам князь мира сего. Медард часто слышит чей-то голос в самом себе, его преследует шептание искусителя. Зло персонифицируется в образе двойника — темной половины личности Медарда. Этот двойник всегда будет рядом с монахом до конца его жизни: «поборемся там друг с дружкой, и тот, кто столкнет другого вниз, выйдет в короли и вдоволь напьется крови».

— Почти доктор Джекилл и мистер Хайд, как у Стивенсона? Не думал, что этот сюжет так стар.

— Этот сюжет древен, как само человечество. Таковы основы человеческой психики, а вещества лишь выпускают демонов на волю. Кстати, упомянутый вами Стивенсон тоже написал своего Джекилла и Хайда под воздействием препаратов спорыньи.

— Тот самый вересковый мед?

— Мед из нектара, собранного пчелами с болотного вереска или азалии, может быть «пьяным», или «бешеным» сам по себе. Здесь же все прозаичней — туберкулез, от которого у Стивенсона начались кровотечения в легких. В 1885 году его лечили в местном госпитале препаратами спорыньи — обычным средством викторианской эры для прекращения кровотечения. Не так давно было найдено письмо жены Стивенсона, подтверждающее это. Она писала о безумном поведении Льюиса и связывала его состояние с тем, что эрготин влияет на его мозг. Да и сам Стивенсон всегда говорил, что сюжет пришел к нему во время горячки. Передачу об этом недавно даже показывали по каналу Би-би-си, вы не смотрели?

— Нет, я не слышал о галлюцинациях Стивенсона и все равно пока не понимаю, какое отношение спорынья имеет к Гофману? Только то, что святой Антоний — покровитель больных эрготизмом?

— Симптомы расстройства сознания у монаха Ме-дарда, все эти «шептания сатаны» и яркие видения, вполне соответствуют святоотеческим преданиям о «демонских стреляниях», о дьявольском искушении. Встречаются подобные симптомы и в трудах психиатров, которые, к слову, уделили творчеству Гофмана достаточно много внимания. Но ключ здесь, я полагаю, именно в искушениях святого Антония, в его «дьявольском вине». Впрочем, давайте проверим, не изменяет ли мне память. Будьте любезны, достаньте книгу Гофмана, она там, на четвертой полке слева, — фон Рейхардт указал мне на пыльный стеллаж в углу.

Я поднялся на три ступени старой скрипучей стремянки и дотянулся до книги.

— Еще захватите монографию Августа Гирша, она стоит почти рядом. И там же чуть выше на полке английская энциклопедия Британника. Возьмите том на букву «С».

Минутой позже я спустился с тяжелыми книгами и вопросительно посмотрел на Рейхардта.

— Посмотрите, когда напечатана книга Гофмана.

— В 1816 году, — ответил я, открыв титульный лист фолианта.

— А теперь, пожалуйста, взгляните статью «Спорынья» в Британнике.

Я пролистнул энциклопедию, и мой взгляд тут же выхватил нижнюю строчку статьи, сообщающую о том, что последняя известная большая эпидемия эрготизма произошла в 1816 году.

— Но ведь написано, что эпидемия случилась в Лотарингии и Бургундии, а не в Германии! — воскликнул я. — Да и писал Гофман свой роман, надо полагать, на год-два раньше, чем он был напечатан. Были ли эпидемии в те годы? Может, это просто совпадение? К тому же Гофман был алкоголиком, насколько я помню. Этого достаточно для объяснения его мрачных фантазий.