Шестой этаж
Шрифт:
Первые выпуски «Литературного музея» имели большой успех, которым Сергей Сергеевич упивался. Но любая постоянная газетная рубрика таит в себе опасность. Она должна в определенный день непременно появиться, ее нельзя отложить, пропустить. И она начинает командовать. Нет хороших материалов, приходится печатать средние, время от времени на полосу проникают и вовсе слабые вещи. Только слаженная, очень напряженная журналистская работа, настоящая газетная культура, широкий круг сильных постоянных авторов могут обеспечить рубрике стабильный высокий уровень. Чуть отпустили вожжи, пустили дело на самотек, и вот на полосу проникает то, что не под этой рубрикой не имело никаких шансов на публикацию. Так случилось и у нас - напечатан был «Музей», составленный из очень слабых материалов, плох из рук вон. На летучке я его изрядно потрепал, закончив выступление старой байкой: «Рассказывают,
Что мы, Рассадин, Сарнов и я, раззадоренные этой репликой и разозленные тем, что Смирнов вступается за столь бездарное рукоделие, путь которому на полосу должен быть при любых условиях закрыт, и сделали. Решили сочинить несколько пародий. За два вечера, оставшись допоздна в редакции, мы написали целый цикл. Нашим консультантом, вернее, ОТК, был Александр Борисович Раскин. Мы читали ему только что испеченные пародии по телефону, он отнесся к ним благосклонно и только удивлялся тому, как быстро мы их сочиняем, - сам он иногда работал над одной пародией чуть ли не целый месяц. Но для нас это не было работой в настоящем смысле этого слова, скорее, развлечением, забавой, игрой, никогда мы так от души не веселились. Остроты подхватывались, рождали новые, оттачивались, парировались, неудачные высмеивались. И все это под непрекращающийся общий хохот.
С готовым циклом мы отправились на заседание «Музея». Сергея Сергеевича не было - видно, он был в отъезде, иначе, конечно, не пропустил бы ни за что такое ответственное дело. Но традиционный коньяк все равно был, конфеты и печенье тоже стояли на сголе, исправно принесли чай - все, как заведено им. Вид у заседающих был неприступный, как у верховных жрецов, творящих некое таинство. Мы скромно уселись на дальнем конце стола для заседаний. Читал пародии Сарнов - он был охоч до публичных выступлений. Прочел первую - гробовое молчание, никто не только не засмеялся, но даже не улыбнулся, мэтры веселых жанров сидели с каменными лицами. А нам пародия казалась смешной, даже очень смежной. Кто-то сказал: «Дальше»,- и Сарнов стал читать следующую пародию. Реакция та же - с отсутствующими лицами молчат. У меня ощущение полного, позорного провала. Пародии, которые нам нравились, которые мы считали удачными, уже кажутся мне вымученными, совершенно неостроумными. Я кляну себя, зачем мы самонадеянно ввязались не в свое дело. Вот и кончилось все, как и должно кончаться в таких случаях, - позором. А ведь они еще затеют обсуждение и будут нас растаптывать, вежливо, невежливо - роли не играет. В тягостном молчании Сарнов, наконец, заканчивает чтение. После короткой паузы, которая мне, однако, показалась невыносимо длинной и во время которой я думал об одном: как бы поскорее смыться, Морис Слободской с все тем же сосредоточенно каменным лицом бросил: «Очень смешно». Владимир Лифшиц добавил: «Вполне профессионально». Так же односложно, очень серьезно, без улыбок и шуток, высказались и остальные.
Поразительная все-таки штука профессионализм. Григорий Канович, прекрасный писатель, живший в Вильнюсе, как-то мне рассказывал. Он зашел к своему отцу, известному в столице Литвы портному. Отец очень сосредоточенно смотрел телевизор - выступал Межелайтис - и молча показал сыну, чтобы тот сел и ждал. Передача продолжалась довольно долго, но отец с неослабевающим вниманием следил за тем, что происходило на экране. Григорий спешил и несколько раз пытался отвлечь отца от телевизора, но ничего не получалось. Когда передача закончилась, разозлившийся сын съязвил:
– Что-то, папа, я не замечал прежде, что вас так интересуют стихи Межелайтиса.
– Какие стихи? При чем здесь стихи?
– удивился отец.
– Ты видел его костюм? Я пошил его пять лет назад, а он ни с места, как будто Межелайтис надел его сегодня в первый раз.
Цикл наш был опубликован в «Музее», потом мы еще несколько раз печатали свои пародии в «Литературке». Стали печататься и в других местах: благодаря «Литературке» пародия, как говорится, пошла. Выпустили книгу пародий подготовили вторую, которую в «Советском писателе» зарезали Лесючевский и Карпова. Но профессионалами мы так и не стали - по-прежнему веселились, когда писали свои пародии, и от души смеялись, когда читали чужие, разумеется, хорошие.
Эти
Однако понимая все это, мы ни за что не хотели сворачивать с этого курса. Когда нам говорили, что курс этот гибельный, нечего переть на рожон, я отшучивался, напоминал о сказке, которую в «Капитанской дочке» рассказывает Пугачев Гриневу. XX съезд многое перевернул в нашем сознании, со многим стало невозможно мириться, совесть не позволяла. Опротивела законопослушность, невмоготу стало безропотно подчиняться тупым руководящим «установкам» идеологических надсмотрщиков, мутило от тех жаб, которых по их воле приходилось глотать. Конечно, изматывала ежедневная нервотрепка, постоянные угрозы и окрики, нависавшая вполне реальная перспектива вылететь из газеты да еще с таким клеймом, что потом мало кто отважится тебя печатать. Но все-таки мы уже глотнули воздуха свободы, и это опьяняло, возбуждало азарт, а там что бог даст…
Но у Эсэса азарта в литературных делах поубавилось. Сказав это, справедливости ради должен заметить, что ему шишек доставалось больше всего. Иначе не думаю, чтобы он, проработав в газете всего лишь год, даже чуть меньше, вдруг сорвался с места и отправился в трехмесячное путешествие. Будь все ладно, не оставил бы газету на такой большой срок. А может быть, в глубине души надеялся, что пока его не будет, как-то все у нас уляжется, сгладится, рассосется…
Нас же в его отсутствие продолжали клевать с тем большим остервенением, что руки у нас были связаны, редко удавалось давать сдачи. Вот одна из таких историй, когда нам всыпали, а мы могли только утираться.
На Дальнем Востоке унесло в океан баржу с четырьмя солдатами. Через сорок девять дней совершенно обессилевших от голода, едва живых ребят обнаружили и спасли американцы. Конечно, выдержавшие это испытание солдаты были молодцы. Но ведь попали они в эту переделку из-за чьей-то халатности, из-за плохо поставленной службы. Как могло случиться, что на берегу прозевали, когда баржу унесло в открытое море, почему плохо искали ее - баржа-то не щепка? Но эти напрашивающиеся вопросы игнорировались. Пропагандистская машина была нацелена на другое и запущена на максимальное количество оборотов. Громкая газетная кампания строилась по привычной колодке 30-х годов: так прославлялись челюскинцы, папанинцы - покорители полюса, сталинские соколы, совершившие рекордные перелеты. «Правда» сразу же дала две полосы материалов под крупно набранными шапками: «Советский народ по праву гордится отважными и верными сынами!», «Ваш героический подвиг - пример служения Родине!». Кроме передовой и репортажей, многочисленные отклики по одной колодке простых и именитых людей, обязательно представляющих все слои населения, наспех состряпанные стихи. Такое же варево в больших количествах выплескивалось на полосы «Правды» еще несколько дней, и если бы не визит Хрущева во Францию, занявший всю газетную площадь, неизвестно, сколько бы еще все это длилось. Чтобы подстегнуть отстававшую от нее печать, «Правда» на третий день под рубрикой «Из последней почты» разразилась репликой «Вне времени…». В ней сначала критиковалась газета «Литература и жизнь», которая ничего не напечатала о подвиге четырех, видно, сразу не оценила, какое значение будет придано этой пропагандистской кампании. А затем наносился удар по «Литературке». Но «Лижи» корили за нерасторопность, а у нас были обнаружены идейные пороки:
«С неоправданной скупостью пишет о подвиге советских воинов и «Литературная газета». В номере от 17 марта о нем говорится лишь в «Дневнике писателя». Г. Бакланов, вкратце описав события, неожиданно заявляет (далее, чтобы выделить недопустимо еретическое высказывание писателя, оно набрано с отступом жирным шрифтом - Л. Л.):
«Сейчас срочно разыскиваются подробности их прошлой жизни, сами того не сознавая, пытаются создать ореол исключительности».
В странную полемику неизвестно с кем вступает автор. Он как будто недоволен, что люди хотят побольше узнать о героях».