Шестой иерусалимский дневник (сборник)

Губерман Игорь Миронович

28

Забавно мне моё еврейство

как разных сутей совмещение:

игра, привычка, лицедейство,

и редко – самоощущение.

29

Всё в мире любопытно и забавно,

порой понятно, чаще – не вполне,

а замыслы Творца уж и подавно —

чем дальше, тем загадочнее мне.

30

В жестоких эпохах весьма благотворным

я вижу (в утеху за муки),

что

белое – белым, а чёрное – чёрным

узрят равнодушные внуки.

31

Все темы в наших разговорах

кипят заведомым пристрастием,

и победить в застольных спорах

возможно только неучастием.

32

Сегодня старый сон меня тревожил,

обидой отравив ночной уют:

я умер, но довольно скоро ожил,

а близкие меня не узнают.

33

Я на гастролях – в роли попугая,

хотя иные вес и габарит:

вот новый город, публика другая,

и попка увлечённо говорит.

34

Наше бытовое трепыхание

зря мы свысока браним за водкой,

это благородное дыхание

жизни нашей, зыбкой и короткой.

35

А премий – ряд бесчисленный,

но я не награждаем:

мой голос легкомысленный

никем не уважаем.

36

Весьма в ходу сейчас эрзацы —

любви, привязанности, чести,

чем умножаются мерзавцы,

легко клубящиеся вместе.

37

К долгой славе сделал я шажок,

очень хитрый (ибо не дебил):

новые стихи я с понтом сжёг,

и про это всюду раструбил.

38

Сопит надежда в кулачке,

приборы шкалит на грозу;

забавно жить на пятачке,

который всем – бельмо в глазу.

39

Кто много ездил, скажет честно

и подтвердит, пускай беззвучно,

что на планете нету места,

где и надёжно, и не скучно.

40

Когда, восторжен и неистов,

я грею строчку до кипения,

то на обрез попутных смыслов

нет у меня уже терпения.

41

Моя задорная трепливость —

костюм публичности и членства,

а молчаливость и сонливость —

халат домашнего блаженства.

42

Так редок час душевного прилива,

ласкающего старческую сушь,

что я минуты эти торопливо

использую на письменную чушь.

43

Пока живу, звучит во мне струна —

мучительная,

жалобная, лестная;

увы, есть похоть творчества – она

живучей, чем сестра её телесная.

44

Шушера, шваль, шантрапа со шпаной —

каждый, однако, с пыльцой дарования —

шляются в памяти смутной толпой

из неразборчивых лет созревания.

45

С утра весь день хожу смурной,

тоской дыханье пропиталось,

как будто видел сон дурной,

и ощущение – осталось.

46

Движение по небу облаков,

какая станет баба кем беременна,

внезапную активность мудаков —

Создатель расчисляет одновременно.

47

Скоморошество, фиглярство,

клоунада, шутовство —

мастерства живое царство

и свободы торжество.

48

Пространство жизни нами сужено

(опаска, сытость, нет порыва),

а фарта тёмная жемчужина

всегда гнездится у обрыва.

49

Кто светел, чист и непорочен,

исполнен принципов тугих,

обычно тяжко заморочен

мечтой улучшить и других.

50

С утра умылся, выпил кофе

и обволокся дымом серым;

к любой готов я катастрофе,

любым распахнут я химерам.

51

В какой ни скроемся пещере,

пока лихие годы минут,

лихое время сыщет щели,

через которые нас вынут.

52

Конторское в бумагах копошение

и снулая семейная кровать —

великое рождают искушение

чего-нибудь поджечь или взорвать.

53

Когда мы жалуемся, хныча,

мы – бесов лёгкая добыча.

54

Свобода, красота и справедливость

не зря одушевляли нас веками,

мне только неприятна их плешивость

от лапания подлыми руками.

55

Где плоти воздаётся уважение,

и духу достаётся ублажение.

56

По жизни всей отпетый грешник

и всехних слабостей свидетель,

отменный быть я мог насмешник,

но я – печальник и жалетель.

57

Дивным фактом, что, канув во тьму,

мы в иных обретаемся кущах,