Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Гордин Руфин Руфинович

Сюрприз был: раззолоченный каик — точная копия султанского, — заказанный Потемкиным в Константинополе! Деньги были плачены немалые, однако эффект того стоил. На корме поместились гребцы и оркестр.

Монархиня под звуки музыки проследовала на нос; их величеств сопровождали Потемкин, Мамонов, Сегюр, Кобенцль, Безбородко и Протасова. Остальные поместились на других шлюпках.

— Все-таки этот залив — удивительное создание природы, — восхищалась Екатерина. — Он словно бы создан для укрытия флота — так глубок и просторен.

— Здесь не один флот может укрыться — приемлю смелость поправить вас, мадам, — заметил

Иосиф, — а по крайней мере три.

— И притом, остается свобода для маневра, — вставил Потемкин.

С кораблей, стоявших на рейде, заметили малую флотилию, а лучше сказать, следили за ее передвижением. И как только она поравнялась с флагманским кораблем «Слава Екатерины», на нем взвился кейсер-флаг, флагами расцветились и остальные суда. И одновременно загремел пушечный салют.

Князь, ну хоть когда-нибудь можно обойтись без этого грохота, — поморщилась Екатерина. — Ведь ушам же больно. И расход пороху напрасный.

— Никак нельзя, матушка, — с серьезным видом ответствовал Потемкин, — таков есть обычай при явлении монархов, освященный морской традицией.

Каик торопливо плыл вдоль строя кораблей, с которых неслось матросское «ура!».

— А так бы хотелось, чтоб окрест царила полная тишина, — неожиданно призналась государыня, — и было слышно, как кричат чайки.

— Шествие обожаемой монархини происходит при восхищенных кликах ее верноподданных, — подал голос обычно молчавший Безбородко.

— Граф сказал сущую истину, — тотчас поддержал его князь.

— Это же все суть театр, господа, — махнула рукой Екатерина, — восторги по приказу, а всамделишных-то чувств никаких нет, кроме ротозейства. Неужто выдумаете, что меня можно провести?

— Никак нет, — отвечал князь, — ибо сердца наши полны любви и благодарности, сходно с нами и простой народ восчувствует.

— Помолчал бы, — раздраженно прервала его Екатерина.

Малая флотилия приближалась к адмиралтейской пристани.

Дюжие руки мгновенно закрепили чалки. Задрав головы, все озирались. Над входом в залив поместились крепостные батареи, массивные стволы грозно торчали из амбразур.

Город распростерся полукружьем. Он уже глядел городом, хоть было ему от роду всего года четыре. Все тут было, что приличествует городу: склады и госпиталь, казармы и присутственные места. Чувствовалось, что место это особо опекаемо и любимо Потемкиным. Он и сам признавался, что видит его великое будущее, прозревает его славу, а потому не жалеет денег на дальнейшее устроение Севастополя.

На пристани государыне представился российский посол в Константинополе Яков Иванович Булгаков. Она, признаться, удивилась. Но это был один из сюрпризов князя: он известил посла о том, что ему надлежит прибыть в Севастополь для доклада государыне о том, каковы ноне турки.

— Не ожидала, Яков Иваныч, однако ж будешь полезен. Вот мы тут походим-поглядим, а потом посидим с тобою и с князем и потрактуем обо всем, что обсудить надлежит.

Государыни хватило на час. Потом она стала жаловаться на усталость.

Господа, прошу простить меня, но уж я долее не могу: ноги не держат. При всем с полным основанием объявляю: Севастополь есть подвиг князя и великое приобретение государства нашего. Нимало не льщу тебе, князь Григорий Александрович: то, что тебе удалось здесь создать в столь краткое время, подвигу подобно, коий

зачтется в веках.

Потемкин, что с ним бывало редко, можно даже сказать, вовсе не бывало, потупился и, подойдя к Екатерине, склонился к ее руке. Все это молча, что тоже было необычно.

Таковые слова государыни, быть может, думал он, замкнут уста великого множества его недоброхотов, выслеживающих каждый его шаг, разносящих каждый промах, возводящих на него многие клеветы. Да, он многое себе позволял, что можно было и осудить, а можно и причислить к причудам, он был независим и решительно ни с кем не считался — порой даже с государыней, если полагал, что она в чем-то не права; он нередко перечил ей, что, впрочем, она с кротостью сносила. Но он возвел интерес государства выше собственного, труждался порою без отдыха и сна, и никто не мог отнять у него содеянного. Оно было перед глазами.

Яков Иванович Булгаков молча следовал за Екатериной в ее свите. Он ждал своего часа и знал, что час этот не скоро наступит: государыня захочет отдохнуть. Знал он, что тотчас после доклада ему будет приказано возвратиться без промедления: отношения с Портой держались на тонкой нитке, которая могла вот-вот оборваться, и даже его отсутствие не ко времени.

Он был университетским товарищем князя. Вместе с ним учились Фонвизин и Богданович, автор нашумевшей «Душеньки». Как-то так получилось, что по окончании пошел он по дипломатическому ведомству. Поначалу посылаем он был курьером в европейские столицы. А потом милостивец его князь Репнин взял в свое посольство в звании маршала. Полтыщи человек было в том посольстве, а поручено ему дело великой важности: подписать мирный договор с самим турецким султаном Абдул-Хамидом. Лицезреть султана тогда довелось единожды, и было это за великую милость. А переговоры велись с великим везиром.

Упорный был торг. Однако получили, чего хотели: независимость Крыма. Тогда послом был Стахиев. Так его чуть не растерзала константинопольская чернь, которую науськали муллы да имамы, и все из-за Крыма.

Вот уже шесть лет, как он сидит в турецком логове в звании чрезвычайного и полномочного министра при Порте Оттоманской. Пуган был не единожды, натерпелся лиха, однако выдержал, устоял и линию, предписанную ему от ее величества и первого по иностранным делам министра графа Безбородко, блюл неуклонно. Ни на пядь от интереса государственного не отступил, хотя претерпел от интрижества французского, голландского и английского.

Но все превозмог. И когда обе державы балансировали на грани войны из-за Крыма, он действовал с величайшей энергией и стойкостью. Государыня тогда написала ему: «Ваша твердость, деятельность и ум предотвратили войну». А Потемкин приписал: «Турки были бы побеждены, но русская кровь тоже потекла бы».

В Петербурге им были довольны. Награжден был кавалериею Святой Анны первой степени за то, что добился признания власти России над Таманью и землями по реке Кубани. И вот теперь, в предвидении некоего поворота в политике, должен был получить новые инструкции. Гадал: не к ужесточению ли дело идет? Более требовать от турка ничего нельзя — он и так кипит как янычарный котел на огне, вот-вот изольется наружу. И так он в одиночку ездить опасается и своим людям не велит из-за того, что фанатики мечут камни. Опасен стал Константинополь для русских людей.